Но тот и не думал смеяться.
— Это я понял. Но почему?
Альвийка молчала долго. В этот раз Володарович не торопил её, каким-то особым чутьём понимая, что нужно дать время для ответа.
— Всё, что случилось за эти дни странно, — девушка нахмурилась. — Сегодня, пока мы ждали вас, я много думала.
— О чём?
— Обо всём… — и Нимфириель не выдержала. — Я не так представляла себе эту поездку. Я знала, что будет трудно. Не только из-за опасностей, грозящих обозу и княжне, а из-за тебя. Знала, что надо быть предельно осторожной. И что в итоге вышло? — она хмуро уставилась на притихшего волхва. — Ты — мой злейший враг, а я тебя в мысли свои пустила!.. А чем ты лучше чародея? Ты же мог меня уничтожить тем утром, даже хуже — повредить мой рассудок, превратив в беспомощное растение!
Радомир растерянно моргнул:
— Сравнить меня с чародеем?.. Молодец! Всё, до чего додумалась за целый день? Или ещё чем удивишь?
Видунья устало вздохнула:
— Колдун, не перекручивай. Ты знаешь, о чём я говорю.
— Поздно каяться, альвийка! — спокойно заметил мужчина и напомнил: — Тем более твои опасения не оправдались.
Нимфириель нахмурила брови и отвернулась.
Володарович смотрел на порядком бесившую спину-иголку. Он понимал, что спокойствие альвийки показное, что случившееся на мельнице гложет её. И даже фамильяр, которого Нимфириель проглядела (к её стыду как видуньи, кстати!) не помог забыть о непростительной доверчивости. Мужчина шумно вздохнул, признавая очевидное: им с альвийкой действительно есть что обсудить.
— Ладно, давай поговорим по душам, — криво усмехнулся тарс, — уровняем, так сказать, счёт.
Видунья по-прежнему не смотрела на него, но подъехала ближе.
— …Принять смерть близкого человека трудно. Просто смерть, без причины. Всегда хочется найти того, кто в этом виноват. Ненавидеть его, проклинать. Так легче. Ненависть облегчает боль. Ненависть отвлекает от боли. Да, это плохо и неправильно. Но когда у тебя ежечасно всё нутро по-живому выдирает, пойдёшь на всё, чтобы избавиться от этой боли… Наверное, ты не поймёшь.
— Я тоже теряла близких, колдун.
— Не настолько! — выдохнул Радомир. — Отец и мать — это основа нашего жизненного полотна, а мы — уток, который на этой основе создаёт свой узор.
Нимфириель не спорила, лишь заметила:
— Если пользоваться твоим сравнением, то у любой нити есть начало и конец — это неизбежно.
— Но не в таком возрасте! — тарс сверкнул глазами и, не сдержавшись, упрекнул: — Вам надо было позвать целителя!
Девушка всем своим существом чувствовала, как ему плохо.
— Ты говоришь с горечью. Тебе больно до сих пор… Своя боль самая жгучая, невыносимая… Но ты сейчас жалеешь не Володара, а себя.
— Много ты понимаешь… — вяло огрызнулся Радомир.
Они ненадолго замолчали. Слышались приглушённые голоса других всадников, тихое фырканье лошадей.
— …Иногда лучшее проявление любви — отпустить человека, дать ему покой, — альвийка перехватила пристальный взгляд колдуна. — Я согласна с тобой насчёт лекарей. Так вот там с нами была Тиаллае, дочь Армгараеля. Знаешь кто это?
Радомир на секунду задержал дыхание, потом медленно выдохнул. Значит та тёмненькая альвийка и есть великая целительница, к которой обращался сам Верховный. Теперь понятно, почему остальные послушались её безоговорочно.
— Ты же видел и слышал всё, колдун, — видунья легонько коснулась руки мужчины, словно хотела вернуть его в реальный мир, вырвать из мучительных воспоминаний.
Волхв инстинктивно отпрянул. Альвийка с досадой поджала губы, но спустя минуту как ни в чём не бывало сказала:
— Отпусти отца, дай ему покой.
Володарович криво усмехнулся: видунья опоздала со своими советами. Он уже принял случившееся в Костинце, смирился с потерей. Оставалось только набраться сил и оставить это в прошлом. Без обид, без обвинений, без сожалений. Тарс перехватил поводья Накимы, и вернул отъехавшую лошадь на прежнее место.
— Эти седмицы и для меня были невыносимыми, — признался он.
— Догадываюсь почему, — девушка отобрала поводья.
— Вряд ли, — мужчина немного помолчал, собираясь с мыслями. — Думаешь, я не видел, как ты вздрагивала при каждом моём появлении, как проверяла своё место перед ночёвкой, нюхала питьё и еду? Видел! И твой страх грел мне душу. День ото дня ты напрягалась всё больше. Ложилась спать и просыпалась с одной мыслью: когда же, когда же он нападёт?! Признаюсь, я получал истинное удовольствие, наблюдая за твоими терзаниями, и ждал момента, чтобы добить тебя, если не мечом, так словами.
Нимфириель с такой обидой глянула на него, что тарс запнулся.
— …В тот день, когда мы поругались, я думал, что убью тебя, что не сдержусь. А потом… гибель свадебного поезда и ты — полумёртвая, от боли царапающая землю. Не скажу, что мне было жалко тебя до слёз. Но и спокойно стоять в стороне, как тогда в деревне, я уже не мог. Легко было ненавидеть тебя на расстоянии, вспоминая твои прегрешения, представляя какая ты злая, самовлюблённая дрянь, — он усмехнулся, услышав рядом возмущённое фырканье. — Я редко ошибаюсь в людях. Наставники в храме учили нас читать души окружающих, определять, чем живёт человек, что у него на уме и на сердце. А я делал по-своему… Знаешь, как я проверял тех, кто набивался в друзья и рвался занять место рядом? Просился с ними на совместные испытания. Переживая временные трудности и лишения, в самых обычных мелочах: устроить ночлег, помочь лошади, потерявшей подкову, поздороваться с селянином, дающим кров в своей лачуге, — именно в таких мелочах люди раскрываются лучше всего… Человек может бить себя в грудь, доказывая, что все равны перед ликом великого Рода, и при этом брезгливо морщиться, когда селянка подаёт ему ручник обтереть лицо и руки. Кричать на сходах, что сильный должен помогать слабому, а увидев мальчишку-попрошайку, хлестнуть его плетью…
Радомир замолчал, видимо, кого-то вспоминая. Нимфириель с интересом наблюдала за ним.
— Я редко ошибаюсь в людях, — повторил мужчина и с горечью признался: — С тобой я ошибся. И мне жаль.
Альвийка слишком долго жила в страхе перед колдуном, чтобы с ходу проникнуться доверием. Она скептически хмыкнула. Володарович был готов застонать, чувствуя видунью в своих мыслях. Знал, что она сейчас видит, и был не в силах закрыться. Наверное, только теперь Радомир понял, почему усмехался Ставр, когда был в его доме в последний раз. Идя бок о бок через опасности и общие страхи, ненавидеть Нимфириель и желать ей смерти становилось труднее. С каждым днём всё легче было рассчитывать на неё, обговаривать какие-то детали путешествия, спокойно засыпать, когда альвийка была в дозоре. Последней каплей стала их поездка по дороге, указанной полевиком: волхву понравились самоирония видуньи, ход её мыслей. После этого Володарович уже напоминал себе о ненависти, целенаправленно травя душу тяжёлыми воспоминаниями об отце. Но даже, если бы Нимфириель не показала ему свои мысли, скорее всего, в конце пути Радомир обхаял бы её последними словами и отпустил с миром, потому что просто не смог бы убить.
