– Ну, начинается! – воздела к потолку руки мама и вздохнула страдальчески. – Сначала молчит, будто воды в рот набрала, а как только человек ушел – заговорила, значит! Что ж ты при нем-то молчала, не говорила, что не хочешь, не можешь, не любишь?
– Да ты ж мне слова сказать не дала, мам! Без меня на все вопросы ответила! Я ж растерялась! Я же привыкла его в магазине побаиваться…
– Ну, знаешь! Лучше бы спасибо сказала, что я таким образом всю ответственность на себя взяла и решение за тебя приняла! А что еще мне оставалось делать? Ты вообще представляешь себе, что такое материнская ответственность за ребенка? За его судьбу?
– Представляю, мам. Не забывай, что я сама мать. Я тоже несу ответственность за Егорушку.
– Да нет, никакой ответственности ты не несешь и даже не понимаешь, что это такое, моя дорогая! Потому что, если бы в тебе была эта ответственность, ты с радостью бы за этим Борисом побежала и ждать бы не стала, когда он тебя расписываться повезет! Потому что за этим Борисом стоит будущее твоего ребенка, понимаешь ты это или нет?! Образование его, нормальная в бытовом плане жизнь. Или ты хочешь, чтобы он рос неприкаянным безотцовщиной, болтался по поселку в стайке таких же подростков из нищих семей? Ну, чего молчишь? Ответить нечего, да?
– Значит, ты хочешь, чтобы я… Только ради Егорушки…
– Нет, не только ради Егорушки! Но и ради себя тоже! И ради меня, в конце концов! Я ведь тоже за тебя эту ношу несу… Ношу ответственности за твою судьбу… Знаешь, как она тяжела, эта ноша? Когда ребенок не устроен, у матери ни сна ни покоя душевного нет… Да и на сколько меня хватит, кто знает? Вон сердце то и дело прихватывает… А вдруг заболею и слягу, как будешь меня тянуть?
– Мам, не говори так, пожалуйста…
– А как? Как я должна с тобой разговаривать, если ты не понимаешь ничего? Ты вроде и вины своей не понимаешь, не чувствуешь… Да если бы отец из-за тебя так не переживал тогда, может, и не умер бы от сердечного приступа…
Настя глянула на маму с ужасом, ничего не ответила. Да и не смогла бы ничего ответить. Вдруг стянуло все внутри холодом, в голове стало пусто и звонко, и лишь эхом продолжали звучать последние мамины слова – отец из-за тебя… Может, и не умер бы…
– Хорошо, мама. Я выйду за него замуж. Я согласна, мама.
Ей казалось, что эти слова вылетели сами собой, и мамино лицо вдруг поплыло перед глазами. Губы у мамы шевелились, она говорила что-то… Быстро и виновато говорила, будто очень торопилась сказать…
– …Другого шанса у тебя не будет, Настенька, и ждать нечего… Ты же слышала, он обещал обеспечить материальную сторону… Для Егорушки… А как бы мы с тобой Егорушку поднимать стали? Да ради него только… Мне ведь самой и не надо ничего, я только о вас думаю…
– Да, мам, да. Я все поняла. Я выйду за него замуж.
– Да и у меня впереди – что хорошего? – продолжала говорить мама, будто и не слышала ее. – Нищая старость, болезни? Да я даже приличную пенсию себе заработать не успела… Да и ты тоже… Что хорошего в жизни увидишь? Такой шанс тебе выпал… Самый состоятельный человек в поселке, хозяин жизни…
Мама говорила и говорила, будто сама себя убеждала в правильности происходящего. Потом резко замолчала, прижала ладонь к губам, помотала головой из стороны в сторону. Настя подумала отстраненно – сейчас плакать будет…
– Я пойду, мам. Мне завтра на работу вставать рано.
– Иди… – будто даже с облегчением произнесла мама, не глядя на нее. – Иди, Настенька, иди… Я со стола сама уберу… Спокойной ночи, доченька! И прости меня, если обидела чем…
– Ты меня не обидела, мам. Все хорошо.
– Ну вот и ладненько, доченька. И правильно. Мать ничем обидеть не может, мать ведь только во благо хочет, как лучше… Вот и ладненько, вот и хорошо, доченька! Иди, спать ложись. Утро вечера всегда мудренее…
* * *
Через неделю они с Борисом расписались. Свадьбы не было – Борис не захотел. Да и она сама не хотела никакой свадьбы. Мама, правда, огорчилась немного, вздохнула грустно – так хотелось на тебя в подвенечном платье посмотреть, Настенька… Но настаивать ни на чем не стала, наоборот, поддакнула Борису покладисто – и правильно, мол, и конечно… Зачем нам свадьба, в загсе расписались и ладно. Посидим тихо, по-семейному…
«По-семейному» тоже не получилось. Борис просто перевез ее к себе, и все. Маму даже в дом не пригласил. Будто сразу стену поставил – что мое, то мое, теперь уже на законных основаниях.
Так же и первой супружеской ночью распорядился – на законных основаниях. Слов лишних не говорил, нежностью не утруждался. Просто и деловито взял свое, заснул потом, крепко обняв ее сильными жилистыми руками. Словно и во сне утверждал свое право – мое, законное, привыкай!
Настя долго не спала, боялась пошевелиться, не разбудить его ненароком. Уговаривала себя, что ничего плохого с ней не произошло. Обычное дело произошло – исполнение супружеского долга. Она ведь теперь и есть супруга. Жена то есть. Надо привыкать. Теперь это с ней каждую ночь будет происходить, наверное. Как со всеми супругами происходит, с мужьями и женами.
Под утро только забылась… Но ненадолго. Борис первым проснулся, еще раз потребовал исполнения супружеского долга. Целовал ее жадно горячими со сна губами, был нетерпелив и ненасытен. Даже шептал что-то в ухо, какие-то нежности. Потом подскочил быстро с кровати, засобирался.
– Ну все, кругом уже опаздываю, дел полно! Разнежился тут с тобой… Я побежал, а ты можешь спать хоть до обеда. Я ближе к вечеру только приду…
Ушел. Настя слышала, как хлопнула внизу входная дверь. Дом был двухэтажным, спальня на втором этаже. Окно в спальне большое, за окном дождь идет. Самая сонная погода, но сна нет. Хотя и можно спать до обеда – так Борис сказал. То есть муж. Да, надо привыкать… Муж сказал…
Пролежала еще какое-то время, закрыв глаза, но так и не уснула. Все равно все чужое пока. Чужой дом, чужая постель. Интересно, как там мама с Егорушкой? Под зонтом, наверное, в школу пошли…
Села на постели, закутавшись в теплое одеяло, прислушалась. В доме тихо. Только слышно, как дождь стучит по стеклу. Надо вставать, надо жить как-то. Привыкать, осваиваться. Душ принять. Умыться. Зубы почистить. Чемодан разобрать, вещи в шкафу разложить. Надо, надо…
Когда глянула на себя в зеркало ванной – не узнала. Лицо было прежним, но что-то изменилось в нем неуловимо. А что – непонятно… То ли смирение во взгляде, то ли застывшие слезы. И внутри тоже – будто слезы застыли холодным стеклом. Наверное, сквозь него теперь ничего не услышать… И жаворонка весной не услышать. Все. Умер в ней жаворонок. Да сама она теперь… Вовсе не Жаворонкова, а Волкова. Фамилия у нее теперь такая, да. Вот и надо учиться по-новому жить – не Жаворонковой, а Волковой.
Долго стояла под горячим душем, согревалась. Потом растерлась насухо, оделась, вышла из ванной, прошлась по дому.
Хороший дом у Бориса, добротный. Как спустишься с лестницы – в гостиную попадешь, большую, с камином. И кухня тоже большая, светлая, хорошо обустроенная. Пол под ногами теплый, ступням непривычно. Диваны в гостиной мягкие, уютные, а телевизор – просто огромный… Она раньше и не видела таких телевизоров. Даже включать страшно. Да и незачем… В тишине лучше с домом знакомиться.
