Отец и впрямь вскоре уснул, задышал ровно и тихо. Они с мамой ушли на кухню на цыпочках, прикрыли за собой дверь.
– Ну что, довела отца, да? – с грустью спросила мама, глядя в окно. – Что, теперь моя очередь за сердце хвататься? Нитроглицерин в аптечке там, в шкафу в комнате, если что…
– Мам, ну не надо… Не надо, пожалуйста… – тихо заплакала Настя. – Ну прости меня, мам… Да, это я во всем виновата, прости…
– Ладно, не реви. Вредно тебе. Иди в свою комнату, оставь меня. Я так лучше успокоюсь. Иди…
Настя проплакала полночи, а наплакавшись, уснула крепко, как давно не спала. Проснувшись утром, вдруг поняла, что изменилось в ней что-то. Словно груз с души упал. Да, чувство вины осталось, но куда ж от него денешься, если впрямь сама во всем виновата?
– Настя, вставай! Иди завтракать! – услышала она голос мамы и улыбнулась ему радостно.
Обычный у мамы был голос. Такой, как всегда.
Подскочила с кровати, сама себе удивившись. Именно подскочила, как раньше, а не сползла потихоньку. Даже голод вдруг ощутила, чего тоже давно с ней не бывало.
Отец и мама уже сидели за столом, и мама тихо уговаривала отца:
– Нельзя тебе сегодня на работу, нельзя! После приступа надо полежать хотя бы дня три! Я поговорю с Тамарой Филипповной, она тебе больничный выпишет! И про таблетки не забудь, я в комнате на столе оставила, увидишь на блюдечке…
– Не забуду, не забуду… Доброе утро, Настена! Как спала?
– Хорошо, пап… Правда, хорошо спала…
Мама покосилась на нее сердито, насмешливо, ничего не сказала. Хотя было видно – очень хочет сказать что-нибудь этакое. И папа тоже увидел это ее скрытое желание и проговорил тихо:
– Ну все, Ирина, все. Давай будем учиться жить в новых для нас обстоятельствах. Смирись, Ирина.
– Ой, ну как же… – тихо начала мама и осеклась, осторожно глянув на отца.
– Да вот так же! Все равно уже ничего не изменишь, Ирина! Смирись! Пусть рожает, пусть выхаживает спокойно! Без этой суеты с милицией, с судами… Зачем девчонке нервы трепать?
– Значит, пусть этот подонок живет себе и радуется, да? А наша дочь…
– А тебе легче будет, если он в колонии окажется, да?
– Легче, Егор. Легче.
– Нет, Ирина, не легче, поверь мне. Только все силы уйдут на эту мстительную суету. Ничего никогда местью не решишь, Ирина, ты и сама это прекрасно понимаешь. Да и Насте от этого лучше не будет. Она ведь любила этого парня, это ведь тоже учитывать надо.
– Да что, что она понимает в любви, о чем ты? Она думает, что любила, а на самом деле… Да какая же это любовь, господи…
– Обыкновенная, Ирина. Просто любовь, и все. Она правилам да приказам не подчиняется. Ее просто уважать надо, какая бы ни была. И дети, которые от любви рождаются, они же ни в чем не виноваты… Наш будет внук, только наш! Или внучка… Смирись, Ирина, и начинай лучше радостью ожидания жить!
– Да я понимаю, Егор, я сердцем-то все понимаю. Но вот умом – не получается, хоть убей. Мы ж так хотели, чтобы наша доченька в институт поступила…
– И поступит, никуда не денется! Родит, потом поступит, пусть через год или два… А ребеночек с нами будет… А она пусть учится!
– А школа? У нее же выпускной класс!
– И школу окончит, пусть позже других, но окончит. Да все как-нибудь устроится, Ирина, не переживай так! Проживем как-нибудь!
– Так от людей же стыдно, Егор…
– А вот об этом вообще переживать не стоит, по-моему! Да и почему должно быть стыдно? На чужой роток не накинешь платок, так говорят, кажется? Не станем мы стыдиться, Ирин, не станем. Радоваться станем, внук у нас скоро родится!
– Господи… Какой ты у меня блаженный, Егор… И Настя такая же, вся в тебя уродилась…
Мама вздохнула, потом улыбнулась, глянула на нее быстро. Потом проговорила сердито:
– Ну, чего сидишь, глаза вылупила? Ешь давай! Творог ешь, сметану клади… Вот я тебе еще морковки с яблочком натерла… И в обед чтобы хорошо поела, поняла? И за отцом тут присмотри, чтобы лежал, не вставал и не колобродил… Я на целый день ухожу, у меня ревизия, ни минутки свободной не будет…
– Мам… Ты прости меня, ладно? – зачем-то попросила Настя, робко положив ладонь на мамино плечо.
– Да ладно, чего уж… Я ведь отходчивая, сама знаешь. Ничего, будем жить дальше. Не мы первые, не мы последние в таких обстоятельствах оказались, чего уж…
* * *
Перед Новым годом директриса Светлана Петровна вызвала Настю к себе в кабинет. Долго вздыхала, прежде чем начать разговор, теребила в руках авторучку. Наконец решительно отодвинула ее в сторону, сцепила пальцы в замок, чуть наклонилась корпусом вперед и произнесла осторожно:
– Я чего хочу спросить, Настя… Только ты пойми меня правильно, договорились? Вдруг мне показалось, а я…
Взгляд ее скользнул вниз, к Настиному животу. Живот и впрямь выпирал из школьного платья уже основательно. И никак его не скроешь. Вот если бы она полной была, к примеру, тогда бы незаметно было. А при ее природной худобе… Нет, не скроешь никак…
– Вам не показалось, Светлана Петровна. Я беременна. Вот уже и заметно, сами видите…
– Да ты что?! – ахнула Светлана Петровна, откидываясь назад в кресле. – Да не может быть… Да чтобы ты, Настя?! Вот уж от кого от кого, а от тебя я точно такого не ожидала… А кто же, прости, отец ребеночка? Неужели Сережа Филиппов? Ты ведь с ним дружила… Ну, то есть… С ним встречалась, да?
– Нет, это не Сережа.
– Ты уверена?
– Да. Абсолютно уверена.
– А кто же тогда?
– Вы… Вы его не знаете, Светлана Петровна.
– То есть… Он не из нашей школы, да?
– Нет. Не из нашей школы.
– Уф… Ну хоть в этом проблемы нет… То есть я хотела сказать, что… Да неважно, что я хотела сказать. В общем, давай решать, что дальше будем делать…
Конечно, Настя поняла, почему «в этом» для Светланы Петровны проблемы нет. Сережа приходился ей каким-то дальним родственником, и, конечно же, ей не хотелось быть в этой проблеме заинтересованным лицом.
– А что дальше делать, Светлана Петровна? Я не знаю. Буду в школу ходить, как обычно, вот и все.
– А когда тебе рожать?
– Где-то в конце апреля…
– Хм! И как ты собираешься в школу ходить, интересно? А впрочем, чего я тебя расспросами мучаю… Давай-ка завтра с мамой своей приходи, Настя. Все вместе и поговорим, и решим что-нибудь. А сейчас иди на урок, вон звонок уже дали… Надо же, огорошила ты меня… Убила, можно сказать… Такая девочка спокойная, тихая, такая воспитанная, вежливая и училась неплохо, да…
Настя вышла из кабинета директрисы, осторожно прикрыв за собой дверь. Тихо побрела по коридору, чувствуя, как все жжет внутри от стыда. И не стыда даже, а пристыженности, которая… Которая хуже стыда. Потому что стыд – чувство внутреннее, его и скрыть можно. А пристыженность – как дырявое грязное платье, которое приходится носить на себе, не снимая…
