В свое время, при очередной ревизии, выяснилось: при постройке новых крепостей интенданты (и инженеры) сперли столько, что на эти деньги рядом с каждой крепостью можно было построить вторую, точно такую же…
Как-то дошло до того, что и сам Николай I, всю жизнь неустанно боровшийся с казнокрадством, однажды вынужден был использовать тот же самый «творческий метод». Должно быть, сердито процедив сквозь зубы: с волками жить – по-волчьи выть…
Один из любимцев Николая, П. П. Ланской, долго служивший в Кавалергардском полку, элите гвардии, в 1844 году вышел в отставку, и вскоре стало известно, что его ждет назначение командиром обыкновенного армейского полка, к тому же дислоцированного в глухом захолустье. Ни малейших бесчестных поступков за Ланским никогда не числилось – дело, никаких сомнений, в деньгах, вернее, в их отсутствии. Ланской, хотя и принадлежал к старинному роду, в котором хватало не просто богатых людей – обладавших миллионными состояниями (один из его предков был некогда фаворитом Екатерины Великой), – сам был весьма небогат, если не сказать больше. А служба в гвардии, особенно конной, всегда была крайне разорительной. Фактически там служили за свой счет. Все мундиры (очень даже недешевые – как-никак гвардия) офицер обязан был шить за свой счет. А если учесть, что разновидностей мундиров было восемь – парадный, повседневный, полевой и так далее. Кроме того, офицер конной гвардии должен был купить за свой счет и содержать лошадей (как минимум двух), вести «светский образ жизни», что опять-таки требовало немалых расходов. Сохранилось немало воспоминаний гвардейцев, где об этом подробно рассказано.
К тому же Ланской как раз сделал предложение (и оно было принято) Наталье Николаевне Пушкиной, вдове поэта. Тоже весьма небогатой.
Узнав об этом, Николай просто-напросто назначил Ланского командиром лейб-гвардии Конного полка – на кормление, как поступали с воеводами в старые времена. Никакой другой возможности помочь Ланскому поправить дела у него просто не имелось. Таковы уж были правила игры, созданные той самой Системой, что их оказались вынуждены соблюдать и император, всю жизнь яростно боровшийся с коррупцией, и честный Ланской. По крайней мере, как говорится, меньшее зло…
Система не только великолепно умела красть и покрывать своих, но и защищаться в случае угрозы самыми беззастенчивыми методами…
В 1828 году Николай, как некогда его бабушка Екатерина, направил в Греческий Архипелаг эскадру – как и в прошлый раз, драться с турками. Эскадра задачу выполнила блестяще: как их предшественники под командой Алексея Орлова, русские моряки разгромили турецкий флот в знаменитом сражении при Наварине (в том же 1828 году).
Однако… Эскадра оставалась в Архипелаге до осени 1831 года – и можно сказать с уверенностью (судя по тому, что вскоре произошло), высшие офицеры (а может, вдобавок и не особенно высшие) занимались теми же милыми проказами в стиле давно умершего Орлова и его сподвижников. Ничего ценного, что попадалось, мимо кармана не проносили. Да вдобавок наверняка шалили с казенными суммами.
Однако времена на дворе стояли уже не екатерининские. Если Екатерина, очень многим обязанная Алексею Орлову и его братьям, по сути, никакого отчета не потребовала (так, чисто формально), то Николай, как достоверно стало известно, как раз и собирался потребовать самого строгого отчета (бабушку он, кстати, терпеть не мог, что порой не особенно и скрывал). Судя по всему, у иных из господ с адмиральскими эполетами имелись крайне серьезные опасения строгой ревизии бояться.
8 октября 1831 года на рейде Кронштадта загорелся не какой-нибудь маленький бриг. Корабль крайне солидный: горел 84-пушечный фрегат «Фершампенуаз». На борту которого как раз и хранилась вся финансовая документация, вообще весь архив эскадры. Тушили его оригинально – точнее говоря, не тушили вообще. С фрегата срочно сняли всю команду, так что ни один человек не пострадал, – и он догорал еще сутки, пока не сгорел окончательно, вместе со всеми бумагами. Теперь бесполезно было искать любые концы и назначать любые ревизии. Те, от кого тушение пожара как раз и зависело, с честнейшими глазами объясняли: они ничего не предприняли, потому что боялись, что взорвется крюйт-камера (пороховой погреб) и будут немалые жертвы (к слову, крюйт-камера так и не взорвалась). Уличить их в каких-либо иных мотивах было невозможно.
Поскольку оставлять вовсе без расследования такое происшествие невозможно, Николай направил в Кронштадт специальную комиссию во главе со знаменитым адмиралом М. П. Лазаревым. Комиссия дала заключение: все произошло из-за возгорания (или, скорее уж, самовозгорания) пороховой пыли в крюйт-камере. Теоретически такое было возможно, а вот на практике случалось невероятно редко.
Нет причины подозревать Лазарева в фальсификации данных – он был известен как человек честный и во флотской коррупции не замешанный. Скорее всего, ему была свойственна кое в чем этакая житейская наивность (что случается и с адмиралами). Интересно, что Николай, выслушав доклад, буквально взорвался:
– А я тебе говорю, что корабль сожгли!
Вполне вероятно, у него информации было больше, чем у Лазарева, – работало и Третье отделение, и секретная полиция в армии. Но доказать ничего уже было невозможно, концы, чуть перефразируя известную поговорку, оказались надежно спрятаны в огонь.
В Кронштадте, по крайней мере, обошлось без крови. А вот на Черном море кровь немного позже пролилась. Точнее говоря, там был яд, но какая разница, если казнокрадствовавшая с превеликим размахом шатия-братия погубила честного человека, героя войны на море?
Но давайте по порядку. При Николае некоронованным королем Крыма был адмирал Грейг. Не только командир Черноморского флота, но и генерал-губернатор Севастополя и Николаева, которому к тому же подчинялись все военные и все гражданские порты, торговый флот Черного и Азовского морей, портовые склады и таможни. Одним словом, человек, который, как выразится сто лет спустя по поводу другой персоны Ленин, «сосредоточил в руках необъятную власть». Мало того, что выше его начальства в тех местах попросту не имелось, Грейг приложил еще немало сил, чтобы сделать свои владения самым настоящим «удельным княжеством», неподвластным столице. Долго и настойчиво требовал полностью вывести Черноморский флот из подчинения столице. Этого ему так и не удалось – на дворе стоял XIX век, давным-давно прошли времена, когда русские князья или французские бароны, называя вещи своими именами, плевали на «центральную власть» в лице великого князя или короля. Однако кое-чего он все же добился: с некоторых пор флот подчинялся непосредственно Морскому ведомству, а не морским властям Петербурга, как это обстояло с Балтийским. Изрядную долю автономии это все же прибавило – как и снизило количество надзирающих и проверяющих.
А проверять было что. Полуостров стал форменной феодальной вотчиной адмирала – который, помимо всех перечисленных постов, занимал еще и должность председателя Николаевского ссудного банка – что открывало еще большие возможности для самого разнузданного воровства, пожалуй, смешавшего в себе все виды коррупции, какие только существуют.
