Но кое-что омрачало это веселье. Берни так обрадовался своей очереди кататься на ролике, что раскашлялся и был вынужден уступить ее. Его худое личико выглядело осунувшимся и бледным, и Мэй снова вспомнила, как удивилась, узнав, что ему десять лет, — он казался ровесником своей младшей сестры Дот. Пятилетняя разница в возрасте между Нелл и Берни удивила Мэй: может быть, за этот промежуток рождались другие дети, но умерли? Позволительно ли спрашивать о таком? Ей вспомнился чай и куски хлеба с топленым жиром. Не самая сытная пища, особенно для Нелл, работающей полный день, и для постоянно изнуренной матери.
Нелл обеспокоенно наблюдала за ней.
— Понимаю, это не бог весть что, — кивнула она. — Ну, то есть столько детей. Мама из кожи вон лезет, старается, но не так-то это просто…
— Мне понравилось, — прервала Мэй и улыбнулась Нелл, чтобы доказать, насколько ей и вправду понравилось. Она не собиралась кичиться собственным домом или пренебрежительно отзываться о доме Нелл. — Здесь… так душевно. И мама твоя мне понравилась. И братья с сестрами.
Нелл хмыкнула. Обе умолкли, сидя на ступеньке. Мэй спросила:
— Как так получилось, что между тобой и Берни нет других детей?
К ее удивлению, Нелл усмехнулась:
— Да просто потому, что папа был в Южной Африке. В солдатах служил, на англо-бурской войне.
— А-а. — Мэй заметно смутилась. — Бедный твой папа.
— С чего это он бедный? — вскинулась Нелл. Своим отцом она гордилась. Не у каждого есть отец, которому довелось побывать в Южной Африке.
— Понимаешь… — Мэй не знала, как ей ответить. Квакеры были пацифистами. Все знакомые ей квакеры принимали как само собой разумеющееся, что войны — это ужас и насилие, в которые ни один здравомыслящий человек не ввяжется по своей воле. — Просто войны — это очень страшно, разве не так? Квакеры против войн, — наконец объяснила она. — Мы не станем воевать, даже если объявят мобилизацию, как во Франции и Германии.
Нелл заморгала.
— Чушь какая-то, — откровенно высказалась она. — Что плохого в войнах? Если с тобой воюют, надо дать отпор.
— Нет, не надо. — Мэй подалась вперед, увлеченная разговором. — Солдаты воюют только потому, что так приказывают им командиры. Ведь лично твой отец ничего не имел против буров, правильно? Значит, убивал их лишь потому, что ему приказали. Вот это и неправильно. Все солдаты должны заявить, что никого не станут убивать, а потом вместо войн действовать методами дипломатии. Квакеры так бы и сделали. Они говорят, что частица Бога есть в каждом. Значит, тот, кто убивает людей, убивает Бога.
— Ты спятила, — заявила Нелл, прислонилась к двери спиной и достала из кармана трубку. — Я не верю в Бога.
Мэй вздохнула.
— Ничего страшного, — ответила она. — Он все равно здесь — не важно, веришь ты в него или нет.
Жизнь, полная стремлений
Когда Ивлин заявила, что придет к миссис Моран на званый вечер, она не шутила. В сущности, и она, и ее мать получили официальное приглашение, но, к счастью для Ивлин, время ужина у ее родителей уже было занято, ее мать отклонила приглашение и сразу же забыла о нем. Еще более удачным обстоятельством оказалось то, что у мисс Перринг как раз выдался выходной — она собиралась на концерт в Хрустальный дворец.
— Пожалуйста, побудь с сестрами, — обратилась мать к Ивлин перед уходом. — Я считаю, что тебе можно доверять и что ты не сбежишь к какому-нибудь кавалеру, едва я выйду за порог. Я права?
— Откуда мне знать, — ответила Ивлин, которая считала, что ложь ниже ее достоинства. — Но я ума не приложу, с чего ты заподозрила во мне такую склонность к флирту. Мы с Тедди ни разу не делали ничего такого, чего нам следовало бы стыдиться.
Мать подняла брови.
— А я и не утверждала обратного, — напомнила она, но от планов на вечер не отказалась.
И Ивлин осталось лишь дождаться, когда мисс Перринг уйдет, надеть шляпку и пальто и выйти из дома.
Но не чувствовать за собой вины она не могла. И мысленно оправдывалась всю дорогу до дома Тедди: «Ведь в суфражизме нет ничего дурного. И потом, я же обещала матери Тедди, что приду, и Тедди тоже, а мама вечно твердит, как важно выполнять обещания. И вообще, какое они имеют право командовать мною? Мне почти восемнадцать. Я не ребенок. В конце-то концов, что важнее — слушаться маму или бороться за свою свободу?»
К миссис Моран она явилась, будучи сильно не в духе. Миссис Моран велела найти и расставить рядами в гостиной стулья — оказалось, что их на удивление много, в том числе позаимствованных из кухни, столовой и спален. Выступить с речью должна была молодая миссис Лейтон, подруга мисс Уилкинсон. Встав перед рядами стульев и аккуратно сцепив перед собой руки, она ждала, когда собравшиеся, преимущественно женщины, умолкнут и дадут ей возможность начать. Тедди стоял в дальнем конце гостиной, прислонившись к стене и словно отдалившись от слушательниц. При виде его Ивлин неожиданно испытала трепет. Ей стало немного неловко, она поспешно отвела глаза, проскользнула в дальний ряд и принялась внимательно разглядывать миссис Лейтон: спокойная, тихая, она, казалось, нисколько не волновалась — и неудивительно, подумала Ивлин, ведь ей постоянно приходится выступать с речами на углах улиц, в битком набитых залах собраний, где полно разгневанных противников суфражизма, и на многолюдных митингах под открытым небом. По сравнению со всем перечисленным гостиная миссис Моран — наименьшее из зол.
Миссис Лейтон стояла в ожидании, и наконец гул голосов в гостиной затих. Тех, кто заболтался с соседками, призвали к молчанию жестами сами слушательницы. Миссис Лейтон выждала еще некоторое время, а потом заговорила:
— Всю мою жизнь я ждала, когда у меня появится цель. Нечто значительное, чего я могла бы добиться. Я думала, что обрету ее в лице моего мужа, но нет — хоть мы и любили друг друга, любви к нему оказалось недостаточно, чтобы наполнить мою жизнь смыслом. Я думала, что найду ее в своем доме, но у меня маленький дом и превосходная экономка, и живой, деятельный ум не удалось заполнить домашней работой. Я была уверена, что найду цель в своем ребенке, но обнаружила, что, хоть я и люблю моего мальчика, я не из тех, кто способен только и делать, что потакать прихотям младенца и довольствоваться этим.
Она сделала паузу. Слушатели безмолвствовали. Совсем не это они рассчитывали услышать. Но внимание женщин было сосредоточено так, как ни на одной «лекции в гостиной».
— Флоренс Найтингейл
[10], — продолжала миссис Лейтон, — однажды написала… — Она развернула лист бумаги и прочла вслух: — «О нудные дни! О вечера, которые, кажется, не кончатся никогда! Сколько долгих лет я смотрела на часы в гостиной и думала, что их стрелкам нипочем не дойти до десяти!» — Она улыбнулась, не испытывая ни малейшей неловкости. — Когда я читала эти строки, мне казалось, что мисс Найтингейл обращалась ко мне и к тысячам таких женщин, как я. Казалось, что — и я говорю это без какого-либо самолюбования, ибо я воистину самая заурядная женщина, — что меня, создание с обилием задатков, бросили на каменистую почву, подобно семени из притчи. Мой отец, мой брат, мой муж — все они вели увлекательную жизнь, исполненную смысла. У них была работа, и они выполняли ее.
