* * *
Медсестра, которая привела в смотровую Эжени, приказывает ей присоединиться к группе умалишенных. Паркет поскрипывает под сапожками девушки. Остальные пациентки на вид ее ровесницы; ожидание длится бесконечно, и они не знают, куда девать руки – прячут их за спину, сплетают и расплетают пальцы, теребят подолы платьев.
Напротив них – исключительно мужская публика. За большим прямоугольным столом сидят трое ассистентов в темных сюртуках и галстуках, переговариваются вполголоса, не обращая внимания на растревоженных пациенток. Позади ассистентов стоят пятеро интернов в белых халатах – эти с похабными улыбочками без зазрения совести рассматривают девушек, скользя взглядами по груди, бедрам, губам, слегка подталкивают друг друга локтями, обмениваясь впечатлениями, шепчут на ухо скабрезности. Глядя на них, Эжени думает, что эти парни, должно быть, видели за свою жизнь слишком мало женщин, если уж им доставляет такое наслаждение таращиться на беззащитных умалишенных.
Она чувствует смертельную усталость – от того, что ее все время гоняют по коридорам из одного помещения в другое и говорят с ней приказным тоном; от того, что до сих пор неизвестно, где она будет спать этой ночью. Ей хочется выпить стакан чистой воды, вымыться, сменить платье. Нервы звенят от абсурдности и непреодолимости обстоятельств. Заметив, что ее исподтишка рассматривает один интерн, Эжени прожигает его таким яростным взглядом, что молодой человек фыркает в усы и толкает приятелей, указывая им на дикарку справа – «Видали, как зыркнула?!» Она бы вцепилась ему в глотку, если бы в этот момент не распахнулись обе створки дверей. Все пациентки вздрогнули.
В смотровую входит врач – высокий, с короткими вьющимися волосами, напомаженными и уложенными на косой пробор. Набрякшие верхние веки и усы, которые слегка топорщатся над уголками губ, придают ему серьезный и озабоченный вид. Поприветствовав других докторов и интернов, он усаживается за стол. Женевьева кладет перед ним медицинские карты и отходит в сторонку.
Девушки начинают перешептываться.
– Это же не Шарко…
– Нет, Бабинский.
– А где Шарко?
– Если он не придет, я им не позволю к себе прикоснуться…
Бабинский, быстро просмотрев карты, передает их соседу справа, Жилю де ла Туретту, и поднимается со стула.
– Что ж, начнем. Люсетта Бадуэн, подойдите ближе.
Худенькая блондинка, совсем утонувшая в платье, которое ей слишком велико, робко подступает к столу. Неаккуратно заплетенные косы покачиваются вдоль спины. Она вскидывает тревожный взгляд на сидящих перед ней мужчин:
– Господа, простите… а месье Шарко сегодня не будет?
– Я его заменяю. Меня зовут Жозеф Бабинский.
– Тогда простите еще раз, но… я не хочу, чтобы ко мне прикасались.
– В таком случае я не смогу вас осмотреть.
– Я только месье Шарко разрешаю к себе прикасаться… Больше никому.
Девушка начинает дрожать, безостановочно потирает руки, будто моет их в воде, и неотрывно смотрит под ноги. Бабинский невозмутимо пожимает плечами:
– Хорошо, вы пройдете осмотр в другой день. Проводите ее в дортуар. Кто у нас следующий?
– Эжени Клери.
– Подойдите сюда, мадемуазель.
Эжени делает два шага вперед. Сидящий за столом Туретт зачитывает вслух ее карту:
– Девятнадцать лет. Родители здоровы, старший брат также здоров. Анамнез отсутствует, ранее никакие клинические симптомы не отмечены. Заявляет, что вступает в общение с духами. Отец настаивал на госпитализации, называя причиной спиритический бред.
– Стало быть, это ты?
– Да.
– Расстегни воротник платья.
Эжени бросает быстрый взгляд на Женевьеву – та отводит глаза. Сестра-распорядительница никогда не принимала участия в подобных медицинских мероприятих. Здесь право голоса имеют лишь врачи и их ассистенты, в редких случаях – интерны, а ее роль – стоять в сторонке и молчать, что она и делает неизменно.
Стиснув челюсти, Эжени расстегивает пуговицы на платье до груди. Бабинский отстраненным, бесстрастным взглядом врача изучает ее зрачки, язык, нёбо, горло, прослушивает легкие, просит покашлять, замеряет пульс, проверяет рефлексы. Он комментирует процесс осмотра вслух, и у него за спиной мужчины прилежно записывают все замечания, перья порхают по бумаге.
Под конец Бабинский с любопытством смотрит Эжени в глаза:
– Не вижу никаких отклонений.
– Значит, вы меня отпустите?
– Все не так просто. Ваш отец привез вас сюда по определенной причине. Это правда, что вы вступаете в общение с духами?
В смотровой устанавливается полная тишина, как будто присутствующие ждут положительного ответа, ибо здесь всех разбирает любопытство, особенно интернов. Они живут и дышат наукой, но подобные темы их невероятно увлекают и никого здесь не оставляют равнодушным. Все связанное с потусторонним будоражит умы, щекочет нервы, подстегивает мысли; у каждого на сей счет есть своя теория, каждый старается найти доказательства или опровергнуть факты, и никто не может претендовать на истину. Задумываясь о таких вещах, люди чаще всего испытывают двойственные чувства – желание выяснить правду и страх ее узнать; этот страх обычно приводит к отказу верить во что бы то ни было, ибо куда удобнее и спокойнее вовсе не тревожить себя неудобными вопросами.
Эжени чувствует нетерпеливые взгляды аудитории.
– Если вам нужна очередная диковинная зверушка на потеху парижской публике, я не стану никого развлекать.
– Мы здесь для того, чтобы попытаться понять и помочь, а не для развлечения.
– Весьма печально, что Сальпетриер превратился в цирк, где на арену выгоняют женщин.
– Если вы намекаете на публичные лекции доктора Шарко, это достойнейшее событие в медицине.
– А как же ваши балы? Раньше я и не догадывалась, что больницы могут служить местом светских увеселений.
– Средопостные балы идут на пользу самим пациенткам Сальпетриер – участие в таких празднествах дает им возможность почувствовать себя нормальными.
– Средопостными балами вы радуете только парижскую буржуазию.
– Мадемуазель, извольте ограничиться ответами на мои вопросы.
– Если вам нужен прямой ответ, вот он: я не вступаю в общение с духами.
Вмешивается Туретт, который сидит за столом с ее медицинской картой в руках, указывая пальцем на строчку:
– Здесь говорится, вы сами признались бабушке…
– Что мой покойный дедушка передал мне послание? Верно. Но я его ни о чем не спрашивала, а стало быть, не вступала в общение. Это случилось само собой.
Бабинский улыбается:
– Слышать послания духов – явление, не принадлежащее к разряду тех, что случаются сами собой, мадемуазель.
