В соседних комнатах все спят. К счастью, устроенная ею суматоха никого не всполошила.
Склонившись над медальоном, пожилая женщина делает глубокий вдох и решается заговорить:
– Как же ты узнала?
– По наитию.
– Не лги мне, Эжени.
Девушка с удивлением видит гнев на бабушкином лице – раньше оно всегда было благосклонным и ласковым, а теперь бабушка смотрит на нее в точности как отец. У главы семейства Клери и его матери, оказывается, есть одинаковая способность замораживать взглядом, суровым и осуждающим.
– Я много лет наблюдаю за тобой и молчу, но все подмечаю: порой ты замираешь с таким видом, будто кто-то стоит у тебя за плечом и шепчет на ухо, а твой взгляд устремлен вдаль, на что-то нездешнее. И вот сейчас это опять с тобой случилось, ты застыла, а потом вдруг бросилась вытаскивать ящики, как одержимая, и вернулась ко мне с медальоном, который я оплакиваю восемнадцать лет. Не надо мне говорить, что это было наитие.
– Я не знаю, что еще вам сказать, бабушка.
– Правду. Ты носишь в душе какую-то тайну. В этом доме я единственная, кто относится к тебе со всем вниманием, ты и сама это понимаешь.
Эжени опускает глаза. Руки, сложенные на коленях, комкают сиреневую крепделень
[3] платья. Девушка снова чувствует запах парфюмерной воды – как будто дед отлучился, подождал, пока в спальне улягутся эмоции, и вернулся именно тогда, когда это потребовалось для продолжения разговора. Теперь он сидит на кровати справа от нее. Внучка краем глаза различает его тонкий стройный силуэт. Он почти касается ее плечом. Она видит согнутые ноги в старомодных панталонах и покоящиеся на них длинные морщинистые руки, но не осмеливается повернуть голову и взглянуть на него. Еще никогда во время таких визитов он не оказывался столь близко.
«Скажи, что я ее оберегаю».
Эжени нерешительно качает головой и крепче впивается пальцами в ткань платья. Она боится того, что может последовать дальше, как будто ей предстоит открыть шкатулку, глубина которой неведома. От нее ждут не просто признания – исповеди. Бабушка требует правды, но эту правду она, вероятно, не готова услышать. Тем не менее вдова Клери не позволит внучке уйти из спальни и унести тайну с собой. Так что же делать – открыться ей или что-нибудь выдумать? Порой ложь бывает благотворнее истины. К тому же сейчас приходится выбирать не между ложью и правдой, а между возможными последствиями того и другого. Стало быть, смолчать и обмануть доверие бабушки – лучше, чем выложить все начистоту в стенах отцовского дома и уповать на то, что над ее головой не разразится буря.
Но Эжени слишком устала. Годы общения с духами, когда ей приходилось скрывать от всех свой дар, давят тяжким бременем. То, что она наконец смогла разобраться в себе, принесло облегчение, но и вызвало сумятицу в мыслях. И в этот вечер найденный медальон, настойчивость бабушки и полное опустошение одерживают над ней верх. Эжени смотрит на пожилую женщину и всей душой желает заговорить.
– Дедушка сказал мне, где искать медальон.
– Что ты имеешь в виду?
– Вам это покажется вздором, я понимаю. Но дедушка здесь. Он сидит справа от меня. Это не выдумки – я вижу его так же, как вас, вдыхаю запах его парфюмерной воды и слышу его голос у себя в голове. Он сказал мне о медальоне, а сейчас просит передать, что оберегает вас.
Старуха, охваченная головокружением, заваливается назад, и Эжени хватает ее за руки, заглядывая в глаза:
– Вы хотели правды – вот она, извольте. Я вижу дедушку с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Его и других. Мертвых. Никогда не осмеливалась об этом рассказывать из страха, что отец отправит меня в дом умалишенных, но сейчас открываю свою тайну со всем доверием и любовью, каковые питаю к вам, бабушка. Вы не ошиблись, сказав, что заметили во мне нечто странное. Всякий раз, когда вы заставали меня с отсутствующим взглядом, я смотрела на тех, кто мне являлся. Я не больна, это не помешательство, потому что они являются не мне одной. Есть другие люди, такие же, как я.
– Но… откуда ты знаешь? Как это вообще возможно?
Не выпуская хрупких рук бабушки из своих ладоней, Эжени опускается перед ней на колени. Страх уже исчез, теперь девушка говорит со свойственной ей прямотой, поддаваясь надежде и оптимизму, которые переполняют ее и заставляют улыбаться:
– Недавно я прочла книгу, бабушка, чудесную книгу, и нашла в ней объяснение всему. Духи существуют, это не сказка, они присутствуют среди нас, а еще есть посредники – люди, которые могут с ними общаться, и многое другое… Не знаю, почему Господь наделил меня таким даром, сделав одной из них. Я столько лет носила в себе эту тайну, а книга позволила мне понять себя. Теперь я точно знаю, что не безумна. Вы верите мне, бабушка?
Лицо старой женщины окаменело. Трудно сказать, что она испытывает в данный момент – то ли хочет немедленно забыть услышанное, то ли готова заключить внучку в объятия. Тем временем Эжени мало-помалу охватывает неловкость. Говоря правду, никогда не знаешь, как она отзовется. Исповедь поначалу приносит облегчение, а в следующий миг порождает раскаяние – начинаешь злиться на себя за то, что доверилась кому-то, за то, что поддалась острой потребности выговориться и возложила свои чаяния на другого человека. Раскаяние и сожаление заставляют нас давать себе слово, что это больше не повторится.
Но Эжени с удивлением видит, как бабушка наклоняется к ней, чтобы заключить в объятия. Морщинистая щека, прижатая к ее лицу, мокра от слез.
– Внученька моя… Я всегда знала, что ты не такая, как все.
* * *
Последние дни февраля прошли безбурно. Бабушка и внучка больше не заговаривали о том, что случилось, как будто их задушевная беседа канула в прошлое вместе с той ночью и ее нельзя было возобновить из опасений, что признания Эжени обретут реальную форму и содержание при свете дня для них обеих. Со своей стороны, девушка чувствовала, что стало легче, но при этом ей никак не удавалось избавиться от тревоги, которую она не могла для себя объяснить, хотя в бабушкином отношении к ней, казалось бы, ничего не переменилось – вдова Клери вела себя по-прежнему и смотрела на внучку как обычно. Эжени все так же каждый вечер приходила к ней в спальню подоткнуть одеяло, и пожилая женщина не задавала никаких вопросов. Именно это отсутствие любопытства удивляло Эжени. Она думала, бабушке захочется больше узнать о визитах покойного супруга, что она даже попросит поговорить с ним или, по крайней мере, выслушать то, что он пожелает ей сказать. Но нет – бабушка выказывала полнейшее равнодушие к этой теме, словно боялась узнать больше о запретном мире.
* * *
Настал март, первые лучи солнца прокрались в просторную гостиную. Полированное дерево мебели, яркие краски обивки и гобеленов, позолоченные рамы картин на стенах как будто вернулись к жизни в этом нежном долгожданном свете. В Париже почти растаял снег, лишь кое-где в парках, на лужайках и вдоль аллей еще можно увидеть тающие сугробы. Город взбодрился, лица парижан повеселели под прояснившимся небом на авеню, свободных от заносов. Даже Клери-отец, всегда чопорно-сдержанный за завтраком, сегодня утром в добром расположении духа.
