А мы, Георгия Иванова
ученики не первый класс,
с утра рубля искали рваного,
а он искал сердешных нас.
‹…›
А мы – Георгия Иванова,
а мы – за Бога и царя
из лакированного наново
пластмассового стопаря.
‹…›
Еще до бело-сине-красного,
еще в зачетных книжках «уд»,
еще до капитала частного.
– Не ври. Так долго не живут.
Автор этих строк – Денис Новиков – долго и не прожил. В последний день 2004-го високосного года, когда вся страна краем уха ностальгически слушала, как «по улице моей который год звучат шаги – мои друзья уходят», он ушел навсегда. Было ему 37.
Помните Высоцкого – «при цифре 37 меня бросает в дрожь»? Только вот заканчивалась эта песенка неуклюже выраженным и необоснованно оптимистичным предположением: «срок жизни увеличился, и, может быть, концы поэтов отодвинулись на время». (Впрочем, про себя-то и других поэтов-ровесников или чуть старше Высоцкий написал точно.)
А поколение Дениса Новикова вернулось к прежним правилам русской словесности ХIХ – начала ХХ века.
Почему, господи?!
Последняя строфа стихотворения Дениса, которое я цитировал, звучит так:
Открыть тебе секрет с отсрочкою
на кругосветный перелет?
Мы проиграли с первой строчкою.
Там слов порядок был не тот.
Кажется, это и есть самый точный ответ. Данный поэтом за десять лет до смерти.
…Мы-то успели привыкнуть, а то и приспособиться к лицемерию застоя – нас и нынешний цинизм, порой изумляя, порой возмущая, все же не убивает – кожа заскорузла. А у русских мальчиков-восьмидесятников она была или обожжена Афганом (иногда до кости), или задубела на ветру первых «стрелок» и «разборок», или – у не участвовавших ни в том ни в другом – так и осталась слишком нежной. Слишком – для того, чтобы адаптироваться к безвременью корпоративного чекизма, к тусовочному распределению ценностей – в том числе и духовных, к планомерному снижению или уничтожению критериев.
Денис попробовал адаптироваться и даже ломался вместе с Временем. Спорил, ссорился, нарывался на скандалы. Пытался найти себе удобную нишу, как многие его более конформные сверстники. Ничего не получилось. И в последние годы своей жизни он резко разорвал с литературным кругом.
Его уже нельзя было представить, как в сборнике «Личное дело», под одной обложкой с Гандлевским, Кибировым, Приговым, Рубинштейном, Айзенбергом… Самый молодой и ранний из них, Денис стал настаивать, что он – не из них. Так и оказалось.
Он никогда не шел на поводу у литературной моды, не «интересничал», не эпатировал ради эпатажа, не хотел казаться сложнее себя. И поэтому звук у него – чистый. А еще – глубокий. Тот самый баритон, который очень подходит для неосуществленной сейчас настоящей гражданской лирики.
Критики и читатели ждали «красивого, двадцатидвухлетнего». А он был. Вот этот самый – светловолосый, с черными бровями, длинноногий, остроумный – Денис Новиков. Но его проморгали. Не до того было? Так зачем же тогда устраивать плач Ярославны на кладбищенской стене советской литературы?
Когда Новиков был совсем молодым, о нем говорили, его хвалили – как же, такой маленький, а пишет совсем как большой. Но стоило Денису вместе со стихами вырасти – говорить перестали.
Любопытно, куда девается интерес к молодым поэтам, когда они становятся зрелыми и действительно – поэтами. Переходит на новых молодых? И потом с ними произойдет то же самое?
Я и на себе испытал нечто подобное, но, имея прививку совковой раздвоенности, успокоился пушкинской формулой «пишу для себя, печатаюсь для денег». А Денис, все поставивший на кон, почувствовал безысходность. Причем не только для себя.
Еще в 1992-м, когда, смиренно перенося шокотерапию, большинство обольщалось радужными перспективами, Новиков написал лишенное иллюзий стихотворение «Россия»…
Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зеленым хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка – пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
‹…›
Подумаем лучше о наших делах:
налево – Мамона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.
Я знал Дениса с его семнадцати лет. Как-то пытался помочь ему вписаться в окружающую действительность: устроил на работу в свой литературный отдел в «Крестьянке», чуть позже в перестроечном «Огоньке», потом – «Русская виза», бесславно скончавшаяся. Попытался притащить за собой в «Новую», порекомендовал для участия в Европейском фестивале поэзии в Бельгии… (Больше, увы, ничем помочь не смог.)
Позднее Европа сыграла свою роль в жизни Дениса. Он влюбился в англичанку Эмили (ей посвящен большой цикл стихов), выучил английский и практически эмигрировал. Пытался взаимодействовать с другой, лондонской, жизнью, что-то делал для Би-би-си. Но – не сложилось. Хотя «за бугром» его успел заметить и благословить Иосиф Бродский, написавший послесловие к книге стихов Новикова. А потом появилась другая англичанка, родившая ему дочь…
И все-таки Денис вернулся. Но на родине почувствовал, до какой степени нигде и никому не нужен. Кроме ждавшей его все годы девушки Юли, ставшей вскоре его женой. С ней он и делил одиночество, падал внутрь себя – это самый рискованный прыжок, доступный человеку. Но ведь такому сильному, распирающему изнутри дару необходимо эхо. Однако вместо него он испытал на себе другой физический феномен:
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
И когда последняя, самая сильная книга стихов Дениса Новикова «Самопал» («Пушкинский фонд», СПб., 1999) прошла незамеченной, он решил, что стихи – это его сугубо частное, действительно личное дело, и порвал с литературным кругом окончательно.
Да и как его книга могла быть всерьез замечена? Тираж «Самопала» – 1000 экземпляров. Такими были поисковые тиражи 1900-х годов, когда на всю Российскую империю (исключая Финляндию и Польшу) приходилось 120 000 человек с высшим образованием. Сейчас таковых больше. Но они – другие.
А в последние годы Денис успел, кажется, только одно – уйти из жизни большинства людей, любивших его. Он как будто заранее подготовил всех к тому, что его скоро не будет. И даже о его похоронах родные никому не сообщили. Теперь каждый из нас вспоминает, когда видел Дениса в последний раз…
