Но еще раньше он написал бы цикл «афганских» песен, одна из которых называлась бы «Груз 200». И когда с этими его песнями возвращались бы наши солдаты из Афгана, из окон домов в каждом городе и селе звучала новая запись Высоцкого про конец этой бессмысленной и жестокой войны.
Ну и никуда в перестройку Владимир Семенович не делся бы – стал, как Сахаров, Евтушенко, Щекочихин, народным депутатом. Ну а там, конечно, вошел бы в Межрегиональную группу и – что, тоже продвигал Ельцина? Боюсь, да. Брезгливостью к партийно-комсомольским деятелям Высоцкий не отличался. И даже в баньках с ними по-черному парился.
Знаю на примере его последних гастролей, которые случились в мой родной Ижевск. Он предпочел пойти в баньку с комсомольчиками, а я на это время (и он согласился) приглашал его выступить в городской литстудии.
Но сейчас не об этом.
В августе 1991-го он, конечно, на баррикадах у Белого дома или, может быть, – в самом Белом доме рядом с Ростроповичем. Только все равно в его руках я вижу гитару, а не автомат. И 21-го, когда стало ясно, что мы победили, на трибуну вышел бы Высоцкий и спел только что написанную песню о людях, вспомнивших чувство собственного достоинства. Глядишь, после Высоцкого Бурбулис постеснялся бы читать с этой же трибуны свой самодеятельный стишок, от которого у меня впервые среди воодушевления этих дней упало сердце в нехорошем предчувствии, увы, сбывшемся.
И появились бы потом песни Высоцкого и о развалившемся Союзе, и о шоковой терапии, а позднее – о гибнущем «Курске»…
А вот где был бы Высоцкий в октябре 1993-го? У осажденного парламента или у Моссовета, окруженного нетрезвой толпой? Я не знаю. То, что не с Макашовым и Руцким, это точно. Но ведь и не с Ельциным и Грачевым, расстрелявшими собственный парламент… Башня того танка, стрелявшего по Белому дому, потом резко повернулась на юг, и начались залпы по Грозному.
Я вижу Высоцкого, приезжающего к солдатикам, посланным на убой в Чечню, – как по-новому звучала бы там его «Охота на волков»! Я слышу его голос на антивоенных митингах – и что, может быть, тогда они, эти митинги, были бы куда многочисленнее? Может быть, «чеченские» песни Высоцкого разбудили бы народ, не желавший знать, что в России идет преступная война. И тогда власти пришлось бы ее прекратить. А это значит, преемником стал бы миротворец – например, Лебедь или Немцов. И не было бы взрывов домов в Москве и Волгодонске, трагедий «Норд-Оста» и Беслана, разгона НТВ и медвежьей болезни Думы… Бы, бы, бы – «сослагательное в никуда наклоненье»…
Ну а если бы – опять же! – и песни Высоцкого народ не разбудили и колесо истории поехало, куда оно и поехало, а Владимир Семенович все же пересек бы с нами тысячелетнюю черту…
Нет, получающим правительственную награду в Кремле – например, к семидесятилетию, за третьестепенные заслуги перед Отечеством – я его решительно не вижу. И белым и пушистым, как Хазанов, он бы не стал – не тот темперамент, прежде всего гражданский. И в затвор, как Солженицын, или в ориентальные религии, как БГ, он бы не ушел. И уж точно не спелся бы с попсой, как Розенбаум. Думаю даже, на нынешнее ТВ живого Высоцкого, так же как, к примеру, Шевчука, не пускали бы. А вот вместе с Каспаровым в кутузку он, может быть, и угодил бы…
Только, боюсь, судьба Высоцкого сложилась бы трагичнее. И до своего семидесятилетия он, даже если б позволило здоровье, мог не дожить. Как не дожили до сегодняшнего дня Политковская, Щекочихин, Старовойтова, Юшенков. Я перечислил здесь людей очень непохожих – объединяет их одно: они все мешали обделывать свои делишки разного уровня власть имущим. И их устранили.
Высоцкий тоже очень бы мешал.
И все же, вероятнее всего, он бы облегчил работу спецслужбам – поэты сами нарываются на пулю или петлю, когда кончается их воздух. Когда что-то вдруг случается с их читателями и слушателями, а в случае Высоцкого – и с персонажами. А правда, где она сейчас – его любимая аудитория: «физики», так любившие «лириков»? Те, к кому он с удовольствием приезжал на концерты в их закрытые «ящики». Одни ушли в бизнес, другие эмигрировали, третьи бегают между двумя-тремя работами – до песен ли тут.
Но еще драматичнее, что практически исчез тот тип человека, о котором и для которого он писал свои неиронические песни. А на одной только иронии настоящему поэту не прожить.
Пафос же Высоцкого большинству сейчас уже не понятен.
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
Ну что вы! Когда все ценности измеряются деньгами, согласных на рай в шалаше все меньше и все больше тех, кто занимается переделом теремов и дворцов. Они – герои нашего времени, а женщины любят героев…
И все же место Высоцкого в народном сознании по-прежнему остается вакантным.
Трагический сюрреалист: О Юрии Кузнецове
К нему относились по-разному. Апологеты чуть ли не обожествляли (так и самим, глядишь, можно пристроиться в апостолы), противники доходили до того, что называли вурдалаком. В 80-е годы в «Литгазете» шла многомесячная дискуссия, по сути дела, вокруг одной его строчки: «Я пил из черепа отца…». Кто-то понимал ее чуть ли не буквально, кто-то – символически.
Бесспорно: Юрий Кузнецов был одним из самых ярких явлений в поэзии эпохи застоя.
Выход каждой его новой книги: «Во мне и рядом – даль», «Край света – за первым углом» – становился поэтическим событием.
Впервые он поразил читателей еще в 1968 году своей «Атомной сказкой» про современного Иванушку, который выпустил стрелу –
…И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
– Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
Многие тогда восприняли эти стихи как научно-техническую контрреволюцию. На самом деле вопрос-то в них ставился куда глубже…
Когда после августа 1991-го писатели категорично поделились на «демократов» и «патриотов», Юрий Кузнецов оказался во втором лагере – да не просто так, а в качестве одного из немногих знамен (наряду с Распутиным и Беловым). Эти идеализация и идеологизация явно вредили поэту. А писательский раскол привел к тому, что «демократы» практически перестали читать «патриотов». Так что фигура Юрия Кузнецова для большинства читателей ушла в тень…
Но никуда не делись его лучшие стихи – такие, например, как «Отец космонавта», – и весь сюрреалистически-трагический мир его книг.
