А в доказательство привожу мое, Олега В. В. Хлебникова, стихотворение (одно из трех, опубликованных в красиво изданной книге «Золотые строфы»):
Это место называлось Культбаза –
от протянутой культи до лабаза.
А в домишке нашем деревянном
жили-были Катерина с Валерьяном.
Летом у домишки ромашки.
А зимою по снегу блестяшки,
ночи – как собачий вой – длинны…
Нет теперь в живых Катерины.
Забрала к себе дочь Валерьяна.
Но идет он чуть не в ночь, раным-рано,
за семь верст, из каменного склепа –
поглядеть на землю и небо.
Он стоит один у палисада,
где Екатерина когда-то
два куста малины посадила.
Разрослась малинка на диво.
Эх, малинка ты моя, калинка! –
сама падала в ладонь, как дождинка…
Это место называлось Культбаза.
Жалко складного не вышло рассказа.
P. S. Герои приведенного выше стихотворения – мои бабушка и дедушка, родившиеся чуть позже В. В. Хлебникова. То есть меня. Но так уж у нас, Хлебниковых, повелось.
P. P. S. Выражаю благодарность поэту Кириллу Ковальджи за купленную им и подаренную мне книгу «Золотые строфы», воистину так!
Но это еще не все о моих отношениях с Велимиром Хлебниковым.
Как-то меня посетила мысль, что Бог для любого человека это все человечество. Действительно оно его может сделать бессмертным (как Пушкина), может жестоко осудить и низвергнуть в ад (особенно наш российский суд), может явить чудо (например, в виде интернета, мобильных телефонов или полетов в космос) и еще много чего может, что для отдельного человека непосильно и удивительно.
И вот читаю у В. Хлебникова: «Человечество, верующее в человечество».
Ну тут уж я, получается, слямзил у своего однофамильца, пусть не стихи, но целую мысль (а это, вероятно, больше)! В общем, мы с ним, по крайней мере, квиты.
И не могу не сказать в заключение, что обнаружил у Велимира Хлебникова еще одно пророчество, до сих пор незамеченное.
Почему незамеченное? Да потому что его почти не читают, разве что поэты, каковых всегда немного. А между тем пророчество касается цивилизационно важной вещи и события, во многом определившего дальнейший ход истории: 11 сентября 2001 года, Нью-Йорк, башни-близнецы. Вот такие его строки об этом, конечно, об этом:
И небоскребы тонут в дыме
Божественного взрыва,
И обнят кольцами седыми
Дворец продажи и наживы.
Насколько взрыв божественный, можно поспорить. Но ведь в любом случае Он попустил…
Потомок Пушкина по линии Блока: О Владиславе Ходасевиче
Кто-то, не помню, назвал его «любимым поэтом тех, кто ненавидит поэзию». Но это если под поэзией понимать стишки из девичьих альбомов и прочее «люби меня, как я тебя».
Кто-то, не помню, упрекал его в человеконенавистничестве за стихи «Гостю»:
Входя ко мне, неси мечту,
Иль дьявольскую красоту,
Иль Бога, если сам ты Божий.
А маленькую доброту,
Как шляпу, оставляй в прихожей.
Здесь, на горошине земли,
Будь или ангел, или демон.
А человек – иль не затем он,
Чтобы забыть его могли?
Но упрекали те, кто не читал Библию или забыл, что в ней говорится о горячем, холодном и тепленьком.
А я бы назвал его самым значительным современным русским поэтом, хотя и родился он в 1886 году. Это не значит, что среди его ровесников (плюс-минус 10 лет) не было великих поэтов, – как раз с их рождаемостью в те годы все обстояло более чем благополучно. Но я говорю о тех, кто написал не только свое, а уже и наше мировосприятие.
Так вот, именно этот поэт убедительнее всех сумел освоить в стихах новую реальность – ту, которая возникла после «заката Европы» (так ее и обозначил – «Европейская ночь»). Именно он набросал картину мира, в котором цивилизация победила культуру:
Здесь мир стоял, простой и целый,
Но с той поры, как ездит тот,
В душе и мире есть пробелы,
Как бы от пролитых кислот.
(«Автомобиль»)
(И даже сегодняшнее слово-паразит употребил «как бы», правда, в тютчевской интонации.)
Он же дал безжалостную оценку нынешнему времени:
Так вот в какой постыдной луже
Твой День Четвертый отражен!..
(То есть день сотворения звезд, которые в его стихах уже и попсовые «звезды» тоже.)
А написав о современном человеке, пронизанном и пронзенном радиоволнами, воскликнул:
О, если бы вы знали сами,
Европы темные сыны,
Какими вы еще лучами
Неощутимо пронзены!
Наконец, этот поэт сознательно отказался от всех и всяческих литературных «измов» (тусовок), выбрав одинокий путь, принципиальную неангажированность. И никогда не заигрывал с публикой:
Ведь мы и гибнем, и поем
Не для девического вздоха.
На этом своем одиноком пути он аукался с поэтами прошлого, прежде всего с Пушкиным, и ушедшего настоящего – прежде всего с Блоком. Преображение в воздухе нового времени пушкинской традиции он воспринимал как служение. Потому имел право сказать, обращаясь к России:
Учитель мой – твой чудотворный гений,
И поприще – волшебный твой язык.
Быть может, только верность живому русскому языку и понимаемой широко живой пушкинской традиции способна сделать наше население народом, а присутствие поэзии в сознании людей – спасти человека как вид…
