Два десятка моих собеседников в небытии,
или где там еще…
Обращаюсь к Тебе, но ответы нелепы Твои:
хорошо, хорошо.
Свет и тьма удались – хорошо, и земля, и вода,
и такие вот мы,
кто поверил: не деться со света уже никуда –
и в объятиях тьмы.
Ну а кто не поверил, сомненья не в пользу него,
но опять хорошо:
сомневаться осталось любому всего-ничего.
Или – что там еще?
Будет грандиозный Новый год.
Каждый гость с подарочком придет.
Принимай, любезная сторожка!..
Серебрится снежная дорожка.
В инее оконный переплет.
В санаторском баре пир горой.
Но у нас-то карнавал другой
и компания повеселее.
Вон по той березовой аллее
Бабеля уводят на убой.
А потом по ней хромает вдаль
Кома, составляющий словарь
англо-алеутский, а возможно,
индо-африканский… И тревожно,
оттого что в небе киноварь.
Пиковая дама Лиля Брик
тут же сбрасывает даму пик
вкупе с компроматом оболочки.
И сосед Фадеев ставит точку
пулей в лоб. А на бумаге – пшик.
Занимает дом его братва.
И опять гульба, пальба. Груба
жизнь. И на свиданье с музой сельской
под шумок сбегает Вознесенский
из стиха выдавливать раба
и бубнит: раба, раба, раба, раба,
раба, ра, бара, барабан!
Драматург Шатров позвал цыган
и банкует.
Куровод Егор на лис капкан
маракует.
Рыжий бродит возле ручейка,
где плывет летейская тоска
к берегам Невы, Гудзона, Сены…
Скачет на одной ноге Арсений
к бане с полным тазом кипятка.
Дэзик, коньячком печаль залив,
не найдет дорогу на Залив.
Прячется Исаич в огороде
Пастернака. И зовет к свободе
простенький булатовский мотив.
Кинокритик В. псалмы поет,
вот-те крест повесив на живот,
и Олеся радует осанной,
здесь же, рядом Алексий – тот самый –
кровь Христову пробовать дает
братану, взбодренному Лозанной.
А на русской даче Н. Леже
мэрский скульптор прячет неглиже.
(Впрочем это улица Довженки,
где кусала шавка Евтушенки
Юру Щ., матерого уже.)
Юрий К. и Юрий Д. бредут
гостевать друг к дружке. А уж тут
спиритизмом пахнет. Спиртом – тоже.
Заболтаются – и кажет рожу
Шатов иль Нечаев. Подгребут
и не те еще – избави боже!..
Длится у Петровича игра
не на жизнь, а на смерть. От шара
все зависит… Не завидуй, Женя!..
Лишь Чуковский счастлив совершенно:
Блок к нему зашел, и детвора
в хороводе елок у костра.
В хороводе елок у костра
провожать-встречать и нам пора
баржи расходящихся столетий.
Новый век на кончике пера.
И мы все в обнимку на портрете.
Пост-постскриптум. Будем же, как дети,
петь и веселиться до утра!
Посреди вселенской тьмы густой –
до воскресной зорьки золотой.
