– Есть такая идея, что лошадь всю жизнь везет воз, потому что мечтает когда-нибудь выйти из оглобель. В сущности, это история моей жизни…
Говорили и о политических новостях, но с каждым годом все менее охотно, о деяниях Никиты Михалкова – тоже с каждым годом всё менее охотно. И конечно, расспрашивали Лешу о съемках и что-то о прежних его фильмах. На такие вопросы он всегда охотно отвечал.
Так мы узнали, что роли Филиппенко в «Лапшине…» по сценарию не было, но Герману столь понравилась выразительная мимика Александра Георгиевича, что он ему роль придумал – бессловесную. Если помните, герой Филиппенко весь фильм только ходит, смотрит, хмыкает и, по-моему, один раз бреется, но запоминается намертво. И представить без него «Лапшина…» невозможно.
А Ролан Быков, который всегда чувствовал себя сорежиссером тех фильмов, в которых играл, во время съемок, быть может, самого правдивого фильма о войне «Проверки на дорогах» предлагал идти через болото пешком, по дну (!) и нести на руках пушку. Это, конечно, вполне в германовской эстетике, Ролан Антонович правильно почувствовал, но тогда это был бы последний эпизод с участием Быкова в кино вообще, да и не только, а Германа – только в кино, но навсегда. Леша не без труда сумел убедить в этом Ролана.
Кстати, с Быковым я познакомился раньше, чем с Германом. Произошло это при таких обстоятельствах. Мы с Аллой-Розалией (первой женой) пришли в гости к Метхату Шилову, телевизионщику, делавшему тогда талантливую программу «До шестнадцати и старше». Жил он в знаменитом «Доме с градусником» на Тверской (тогда Горького). Кроме градусника на этом доме висит мемориальная доска писательницы Лидии Сейфуллиной, бабушки Метхата.
Мы вошли в почему-то полутемную гостиную, и Алла-Розалия присела на диван. Но это она только думала, что на диван. На самом деле она села на Ролана Быкова. Маленький Ролан Антонович, свернувшись калачиком, отдыхал после съемок у Метхата. Потому в комнате и пригасили свет.
После такого нетривиального знакомства мы с Быковым стали довольно часто видеться во время моих наездов в Москву – тоже в основном у Метхата. А в Ижевске в это время моя благодетельница из обкома комсомола (о ней позже) настойчиво предложила мне возглавить Клуб творческой молодежи – для «социализации» (тучи надо мной, и она это знала лучше меня, сгущались). Поскольку после одной истории (тоже – позже) я ей безусловно доверял, пришлось согласиться.
И вот я стал вести вечера этого клуба, а в какой-то момент подумал, почему бы не пригласить на вечер-другой Ролана Быкова.
Я ему позвонил, и он, сказав, что только что вернулся из Чехословакии и у него как раз пауза, согласился!
Обком комсомола достал какие-то смешные деньги на оплату проезда и выступлений, и – Быков в Ижевске! Местная филармония в это время встала на уши: как, Быков в городе, а ей ничего не известно…
Ну, про полный аншлаг и успех выступлений Ролана Антоновича говорить излишне. Но не только он Ижевску понравился, но и Ижевск – ему. Быков прозвал город Свежевском. Подозреваю, что из-за одного напитка, который он здесь распробовал. Это был квас с хреном. Совершенно не пьющему тогда Ролану он показался каким-никаким заменителем алкоголя.
Но вот все выступления Быкова в Свежевске закончились, и мы позвали его в нашу с Аллой-Розалией квартиру как-то отметить это дело и познакомить его с местной творческой молодежью. (Потом мой отец Парень очень обижался, что я его туда не позвал, – любимый артист! – и я сам сейчас кляну себя за это.)
О как Быков травил анекдоты, рассказывал байки и зачитывал веселые куски из своей прозы о харьковском детстве!
Засобирался он только в три утра. От нашего дома до гостиницы было совсем недалеко, но все же Ролан Антонович попросил вызвать ему такси.
Я набрал номер и заказал. Когда положил трубку, увидел, что все на меня как-то странно смотрят. Спросил, в чем собственно дело. Ребята почти хором прокричали мне: «Ты сказал, куда ехать, но не удосужился сказать – откуда!» Я снова стал крутить телефонный диск – занято, занято… И тут раздается звонок в дверь. На пороге – очень вежливый таксист…
И этот эпизод снова возвращает меня к фильмам Германа, в которых тайная полиция – одна из главных героинь.
Надо сказать, Быкова Герман ценил очень высоко. Именно его и Юрия Никулина, исполнителя главной роли в «Двадцати днях без войны», он признавал самыми существенными исключениями из дурного правила. Звучало оно в устах Леши, и много раз звучало, следующим образом: «У наших нет глаз, вот у Де Ниро есть, а у наших нет!» А эти самые актерские глаза были ему ох как необходимы – он, как драматург, работал прежде всего с подтекстом…
По-настоящему остроумный человек всегда самоироничен и смеется над собой так же охотно, как и над другими. Вот один из рассказов Германа про самого себя.
Снимался эпизод «Хрусталёва…», где актера бьют по голове палкой. Его и ударили от души настоящей деревянной палкой. Бедный актер как-то это перетерпел. Но Герману дубль не понравился и он распорядился сделать второй. Тогда уже актер категорически отказался в этом участвовать и потребовал, чтобы для второго дубля деревянную палку заменили пластиковым муляжом. Герман его стал стыдить и в своих аргументах дошел до последнего и самого веского: «Ну ударь меня этой палкой, я вот не боюсь!» И актер ударил. После этого Герман, потирая ушибленное место, распорядился заменить деревянную палку муляжом.
Рассказав эту историю, Леша смеялся над собой вместе со всеми.
Он всегда на моей памяти щедро дарил окружающим единственное, в сущности, что у человека есть: себя. На его добродушно-грустном лице после очередного собственного рассказа оставалось удивленное выражение (такое же помню у Щекочихина и Политковской). Он не уставал удивляться самому себе, политическому абсурду, отвратительности власти («как руки брадобрея»), человеческой глупости, но и неожиданно явленному таланту тоже.
Про одного известного актера, который на съемках «Трудно быть богом» посмел не раз вступать с ним в полемику, говорил примерно так: «Ну как я могу его снимать, он же миллионер и всегда может мне сказать: а кто ты, собственно, такой, что здесь командуешь, – у тебя есть хотя бы миллион?» Но и его полюбил, и этот «актер-миллионер» у Германа трепетно снялся, претерпев все нелегкие испытания сотворчества с этим великим (теперь-то уже можно…) кинорежиссером.
И все-таки, правда, странно, что такой веселый и остроумный человек снимал столь невеселое кино? А знаете почему? Дар его вел. Он должен был сказать то, что не дали сказать ни его отцу, писателю Юрию Герману, ни Константину Симонову, с которым он дружил как младший, ни лучшим режиссерам поколения его отца и Симонова.
В последние наши совместные Новые годы (а это до 2012-го включительно) он повторял: «Мы снова съезжаем во времена страха. …И к цензуре мы готовы – в нас нет истинной свободы».
Но в нем-то – была! Потому он и оставался всегда особым – вне тусовок и обойм. Просто Герман, единственный такой.
А что касается наших Новых годов, про них Леша говорил так: «Если встречаю не с вами, всегда происходит какая-нибудь фигня». И действительно – один раз во время встречи Нового года под Питером, в каком-то заведении вблизи Дома творчества в Комарове (или в самом Доме творчества, не помню) они с младшим Лешей нарвались на драку. В другой раз он вместе со Светланой ушел с дачи сценариста Володарского по причине идейно-творческих разногласий – в ночь, чуть ли не под бой курантов.
