Вообще это было самое интересное и счастливое время для художников (в широком смысле слова), журналистов, редакторов…
…Когда в начале 1988-го я пришел в коротичевский «Огонёк», процесс уже пошел. Имеется в виду процесс возвращения в литературу запрещенных имен и произведений. Но его надо было углубить. Понятно, что слова «процесс пошел» и «углубить» звучали тогда исключительно в горбачевской транскрипции и с его же ударением.
Еще до моего прихода в «Огонёк» в качестве завотделом литературы в этом внезапно переродившемся после многолетнего царствования монстра-антисемита Софронова журнале была опубликована первая в СССР статья о Николае Гумилеве. Причем автором ее неожиданно оказался вовсе не поэт и не литературовед – а Николай Карпов, Герой Советского Союза и тогда один из писательских начальников. Значит, ветер дул не с запада и не с востока, а сверху.
Тем не менее даже при благоприятном атмосферном давлении пробивать каждое новое (а в основном – хорошо забитое старое) имя надо было снизу. В этом низу, но около дверцы из подпола (или подполья?) мне и посчастливилось оказаться.
Первая моя история «пробивания» запрещенного связана с именем Саши Соколова, жившего в то время в Канаде сына советского дипломата. Прозу Саши Соколова хвалил Набоков, а я полюбил его «Школу для дураков» и «Между собакой и волком», которые были изданы американским «Ардисом» и просочились в Москву. Когда я предложил Коротичу опубликовать отрывок из «Школы для дураков», Виталий Алексеевич сказал: «Надо идти к Солодину и обаять его». Солодин был тогда главным цензором страны и без его санкции публиковать «эмигранта Соколова» (хотя какой он эмигрант, если и родился в Канаде?) было невозможно. Это понятно. Куда непонятнее было, как его, цензора, обаять.
Мы посоветовались в отделе и решили применить против Солодина тяжелую артиллерию в лице Татьяны Толстой, так же как мы, симпатизировавшей Саше Соколову и тогда вполне дружественной нам и новому «Огоньку». Идти вместе с ней на цензорский ковер вызвался мой тогдашний зам, а впоследствии глава пресс-центра Патриарха всея Руси Владимир Вигилянский.
Встреча главного цензора и самой яркой, как казалось в те лета, писательницы состоялась. И ее чары (плюс интеллигентское, но все-таки обаяние Вигилянского) подействовали! Подпись Солодина была получена. И «Огонёк» опубликовал отрывок из «Школы для дураков», а несколько позднее и книгу Саши Соколова, куда вошел наряду со «Школой…» и второй его роман – «Между собакой и волком».
Но это было только самое начало нашего романа с гласностью.
Какие поэты тогда вернулись на родину стихами благодаря публикациям «Огонька» (и не только)! Назову лишь самых крупных: Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Иван Елагин, Александр Галич, Иосиф Бродский, Лев Лосев… А чего стоила публикация арестованных стихов Николая Клюева! Их добыл из следственного дела расстрелянного поэта Виталий Шенталинский, который вел у нас рубрику «Хранить вечно» (тогда архивы в прямую противоположность нынешним временам становились с каждым днем все открытее). Впервые напечатали мы и лагерные стихи Анны Барковой, практически никому из неспециалистов до этой публикации неизвестной мощной поэтессы.
Вообще тема ГУЛАГа оказалась неисчерпаемой. Назову наиболее яркие публикации тех лет: стихи и рассказы Варлама Шаламова, стихи и проза Юрия Домбровского, потрясающий рассказ Георгия Жженова, отрывки из романов Андрея Синявского и Льва Копелева… Настоящим открытием оказались присланные в «Огонёк» тетради Евфросинии Керсновской с ее летописью ГУЛАГа в рисунках и текстах к ним.
Границы гласности расширялись не по дням, а по часам. Вот мы печатаем в нескольких номерах главы из романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата», про который в свое время мне рассказывал Булат Окуджава, не сомневавшийся тогда, что при советской власти это произведение издано не будет, а советская власть в ту пору казалась незыблемой… Вот публикуем стихи Семена Липкина и Инны Лиснянской, вышедших из Союза писателей в знак протеста против исключения из него самых молодых «метропольцев» Евгения Попова и Виктора Ерофеева. И самих Попова и Ерофеева печатаем наряду с другими представителями последнего советского андеграунда вплоть до Тимура Кибирова и Дмитрия Александровича Пригова.
И все же запретные имена и темы еще существовали. Если блестящая антисталинская статья Юрия Карякина «Ждановская жидкость» прошла в журнале на ура, то когда я принес Коротичу что-то сильно не ласковое о Ленине (автора за давностью лет не помню), он буквально взмолился: «Ну давайте дедушку-то не будем трогать!» Пришлось подчиниться. Хотя такими послушными мы были далеко не всегда.
В моем отделе работал сотрудник, который блестяще умел подделывать подписи. И признаюсь в грехе (а то и должностном преступлении, за давностью лет уже не наказуемом), я несколько раз прибегал к его услугам. Когда Виталий Алексеевич выражал сомнение в своевременности какого-либо горячего материала, а мы в отделе были уверены в необходимости его срочной публикации, я звал нашего умельца, тот расписывался за Коротича, и – оставалось только дождаться очередной командировки главного редактора в США или Европу. Командировки эти были частыми, а первый зам Лев Гущин тексты, подписанные Коротичем, ставил в номер, не читая. «Подметный» материал редакционная летучка, как правило, называла в числе лучших в номере. Потом Виталий Алексеевич возвращался из дальних странствий и ничего плохого нам не говорил. Думаю, прежде всего потому, что не получал никаких нагоняев сверху – от Александра Николаевича Яковлева или еще от кого-то из аппарата Горбачева.
Так повторялось несколько раз. Но однажды «не прокатило». Причем на ровном месте. Без ведома Коротича мы опубликовали Василия Розанова. Что-то из «Опавших листьев». То есть ничего крамольного или задевающего интересы, допустим, партийной элиты здесь по определению быть не могло. Однако вернувшийся в редакцию из какого-то высокого кабинета Виталий Алексеевич вызвал меня на ковер. «Что вы такое нам подсунули, – едва сдерживался он. – Оказывается, этот ваш Розанов антисемит!» От неожиданности я рассмеялся и сказал что-то в том смысле, что Розанов такой же антисемит, как и русофоб. Но, кажется, главным моим аргументом защиты оказался все-таки смех. Виталий Алексеевич на меня внимательно посмотрел, и – никаких репрессий не последовало. Демократ.
Кстати, Розанова мы напечатали в рубрике «Запасники русской прозы ХХ века», которую пригласили вести известного литературоведа и критика Бенедикта Сарнова. Сколько всего замечательного увидело в ней свет! Неизвестные рассказы Максима Горького (!), Евгения Замятина, Гайто Газданова, Владимира Набокова, Пантелеймона Романова… Всего не перечислить. Но вот что интересно: эту рубрику мы придумали «под Солженицына».
В 1989 году «Новый мир» объявил о своем намерении опубликовать «Архипелаг ГУЛАГ». Он анонсировался из номера в номер, но все никак не выходил. Дело в том, что тогдашний идеолог партии Вадим Медведев, занявший пропитанное зловредными эманациями кресло Суслова, неосторожно и весьма категорично высказался в том смысле, что Солженицын в СССР будет опубликован только через его, Медведева, труп (в результате так и вышло, только труп оказался политическим).
