– Потому что у тебя не был сломан позвоночник?
– Потому что я не хотела добавлять способность ходить к списку вещей, потерянных в огне.
Я выпустила из рассказа часть про медсестру Линду, у которой был густой южный акцент, огромная грудь и не менее гигантское упорство, – она неделями заставляла меня ходить. Также я не упомянула, насколько болезненными были первые шаги: кровь хлынула в вены и капилляры, которые несколько месяцев были расслаблены. По ним словно огонь понесся, выжигая все на своем пути.
– Видишь ли, я верила, что смогу, и сейчас верю в тебя.
Пайпер смотрит на меня так, будто у меня выросла вторая голова.
– Можно мне поговорить с Авой? Ну, с той моей подругой, у которой стакан всегда наполовину пуст и которая обожает себя жалеть. Можно? Потому что я не понимаю, откуда тут вдруг взялась маленькая мисс Счастье.
Дверь распахивается, и Пайпер тут же перестает улыбаться. Она одергивает майку, но поздно. Вошедшая в комнату мать задирает ее обратно.
– На позвоночнике? Серьезно? После того, что сказал вчера доктор, ты позволила втыкать туда иглы? Ты что, убить меня хочешь? Или себя?
Пайпер опускает майку.
– Это мое тело.
Ее матери ответ не нравится, и она начинает звать какого-то Фрэнка. Вскоре в комнату вваливается взъерошенный мужчина с мутными глазами.
– Ты только глянь, что на этот раз твоя дочь сотворила с собой!
Несмотря на сопротивление Пайпер, она вновь оголяет ее спину. Мужчина какое-то время бессмысленно таращится на татуировку и уходит со словами:
– Когда у нее начнется заражение крови, тогда и буди меня.
Мать Пайпер просит меня уйти. Перебравшись в кресло, Пайпер провожает меня до порога. Ее мать ждет в коридоре, сложив на груди руки. Я словно смотрю одну из передач про животных, что так любил мой отец, в которой две альфа-самки собираются биться за территорию.
– Жизнь не похожа на мюзикл, верно? – говорит Пайпер, когда я спускаюсь по пандусу, пытаясь не поскользнуться на внезапно выпавшем снеге.
– Поверь мне, Пайпер, все наладится, я просто…
Я оборачиваюсь и понимаю, что меня не слышат – Пайпер уже закрыла дверь.
3 апреля
Впервые я пошла,
потому что кто-то умер.
Ужасно, я знаю.
Но это правда.
Медсестра Линда каждый день пыталась поставить меня на ноги.
«Не сегодня», – говорила я.
«А когда?»
«Когда я буду готова».
«Что-то не верится».
И все по новой.
А потом умер Бобби.
Ночью я проснулась от криков.
«Он перестал бороться», – сказала Линда.
Я почти не знала его.
Какая-то лежащая в соседней палате мумия.
Люди в белых халатах увезли Бобби.
Его лицо скрывала белая простыня.
Какая-то женщина собрала его «личные вещи».
Я и не знала, что он был совсем рядом со мной, когда
перестал бороться.
Я не хотела сдаваться.
Я хотела бороться –
и начала со следующего:
меня не увезут на каталке
посреди ночи,
под белой простыней,
как одну из многих.
Я уйду отсюда
на своих двоих.
Когда наутро снова пришла Линда,
я уже сидела на краю кровати.
«Я готова».
Глава 26
У меня меньше недели на подготовку к прослушиванию.
Кора помогает мне с репетициями и советует прочувствовать слова, позволить им течь сквозь меня. Я напоминаю ей, что это школа, а не Бродвей.
– Извини, просто я так рада, что ты попросила меня о помощи. – Она наигрывает мелодию на пианино. – После возвращения в школу ты все время занята. Я начинаю ощущать себя бесполезной.
– Бесполезной? Да ты одна стоишь целой команды чирлидерш.
Кора смеется. Я не призналась, что выбрала ее лишь потому, что Пайпер посадили под домашний арест из-за татуировки. Так что пришлось прибегнуть к помощи Коры.
В какой-то момент, Кора вдруг обрывает мелодию и берет бумажный платочек.
– Прости, но… Видишь ли, Гленн пел эту песню Саре, когда она была маленькой. Видимо, ваша бабушка пела эту песню ему в детстве.
Воспоминания возвращают меня в спальню к маме, держащей меня за руку.
– Мне ее пела мама. – Я сажусь на скамеечку рядом с Корой, и та принимается аккуратно вытирать слезы, стараясь не размазать тушь.
– Ты поешь почти как она.
– Правда? – Я легонько нажимаю одним пальцем на клавишу пианино, пытаясь вспомнить точные мамины интонации. – Иногда я боюсь, что забуду ее голос. Вдруг случится так, что однажды я проснусь – и не вспомню его. И тогда мама исчезнет навсегда.
Кора нажимает на другую клавишу одновременно со мной.
– Я боюсь того же самого.
– У меня есть голосовое сообщение от нее – исключительно философские рассуждения о выборе дезодоранта.
Кора смеется и хватает телефон с пианино. На экране – подрагивающее видео-селфи Сары.
«Мам, забери меня сегодня от южного выхода. Не забудь – от ю-ю-южного. Он напротив северного. Ты узнаешь меня по вот этому выражению лица, – она выпячивает губы уточкой, – да и вообще: ты же меня родила, так что не ошибешься».
Сара посылает на камеру воздушный поцелуй, и видео останавливается.
– Ты не представляешь, сколько раз я его пересматривала.
Не сдержавшись, я улыбаюсь.
– Еще как представляю.
Она потеряла дочь. Я потеряла мать. Но когда мы сидим вот так, бок о бок, эта разница не имеет значения.
Боль – это боль.
Кора вновь начинает играть на пианино, а я пою – звуки сливаются, и на этот раз я чувствую, что мы действительно на одной волне.
* * *
В день прослушивания Пайпер пропускает волейбольный кружок, чтобы подождать меня у актового зала. Из-за татуировки она пока не носит компрессионную одежду, а футболки ее день ото дня становятся все более открытыми. Теперь, когда она едет по коридору, видны и ее шрамы, и крылья феникса – они шевелятся, и кажется, будто Пайпер вот-вот взлетит.
