Следом за Ангелом с компанией шла Дуня. Прелестная девушка, струнная. В том смысле струнная, что походит на редкую виолончель, немую без талантливого исполнителя. С мужем разводится? И правильно. У него определенно отсутствует музыкальный слух.
Петрович с берданкой или двустволкой, словом, с ружьем. За ним катится жена Ольга… как ее?.. Егоровна. Катится, потому что круглая, а ножки коротенькие.
Теперь она не одна. А как же Мотик? Что Мотик? Тысячи детей, его предков, видели войну, пережили Ленинградскую Блокаду, землетрясения, смерть близких, матерей. Может, современным детям и не хватает испытаний. У Мотика даже отец непьющий. Переживет Мотик.
Судебный пристав со жвачкой, увидев делегацию, напрягся, но не испугался. Позади вновь прибывших шли его люди с клетчатыми сумками.
– Дед! – обратился он к Александру Петровичу. – С оружием аккуратнее. Заряжено?
– А то!
– Здравствуй, соседка! – поздоровался Ангел. – Заглянул к тебе по-свойски, а у тебя гости?
– Нежданные и нежеланные, – ответила Алла Дмитриевна. Она присела, погладила внука по голове. – Иди в дом, можешь поиграть на планшете.
– Десять минут? – обрадовался Мотик.
Бабушка не любила, когда он играл на планшете или долго смотрел мультики. Сердилась на маму и папу, что позволяли, говорила, что они ленятся с ним заниматься, что он, Мотик, стоит прилипнуть взглядом к планшету, становится выключенным из нормальной жизни. Из этого можно было сделать вывод, а в пять лет дети уже умеют делать выводы, что все хорошее ненормальное и не всем нравится.
– Даже двадцать минут, – улыбнулась Алла Дмитриевна и легонько подтолкнула внука к дому.
Пока за ним не закрылась дверь, все молчали, единодушно признавая, что ребенку тут не место.
– Господа! – выплюнул жвачку судебный пристав. – Все происходит по закону. Никакого кипежа. Давайте по-хорошему? Очистите территорию!
Он говорил, улыбаясь, но явно угрожал, кивком отдал приказ «новым хозяевам», те опустили сумку на землю. Галя и Харя, чтобы их контролировать, сделали несколько шагов в сторону и слегка развернулись. Тактика их детских драк, когда Ангел орал: «Держите тыл и фланги», – а сам лез напролом в гущу врагов и размахивал кулаками направо и налево. Это было сто лет назад. Галя и Харя переглянулись: не наигрался в детстве. Происходящее им не нравилось, но то ли из-за выпитого, то ли от радости встречи стал проклевываться давний детский кураж: мы сейчас их сделаем!
– По закону будем разбираться в суде, – сказала Алла Дмитриевна.
– Совершенно верно, – подал голос Галя, он еще надеялся решить все миром. – Позвольте ваши документы!
– Что надо, она уже видела, – дернул головой судебный пристав в сторону Аллы Дмитриевны. – Выметайтесь!
– Ангел, этот мальчик плохо себя ведет, – сказал Харя.
Обращения смахивали на уголовные клички, пристав насторожился, и развитие событий могло бы пойти по другому сценарию. Но тут прогремел выстрел.
11
Дуня никогда не видела драк, побоищ и уж тем более в них не участвовала. Когда-то ей нравилось смотреть фильмы, где мускулистые герои красиво, элегантно, точно в мужском танце, валтузят друг друга. Пока Степан, муж, не объяснил, что все ими наблюдаемое на экране не имеет никакого отношения к реальности. Вот этот удар – отбитая печень, вот этот – разрыв селезенки, этот – травмированные почки, долгое лечение и очень вероятная инвалидность на всю оставшуюся жизнь, после этого хука долго не восстановить дыхание и боль адская, после этого нижняя челюсть вылетает из суставов.
– Ты много дрался? – поразилась тогда Дуня. – Профессионально анализируешь.
Ей вдруг очень захотелось, чтобы он подтвердил. Пусть бы даже соврал. Мол, да, я сейчас белый и пушистый, а когда-то был черный и колючий.
– Чтобы оценить художественные достоинства памятника, не обязательно быть скульптором, – насмешливо щелкнул ее по носу муж Степан.
Наслаждался своим превосходством над наивной женой и не догадывался, что она, смущенно улыбаясь, переживает разочарование. Глупое, конечно, атавистическое, нецивилизованное. «Боксер-теоретик», – мысленно обозвала мужа Дуня.
С тех пор ей перестали нравиться боевики – силовые мужские танцы. Дурят нашего брата, если женщин можно назвать братом. И в кино, и в жизни дурят.
Как и Алла Дмитриевна, Дуня чувствовала в троице со смешными прозвищами: Ангел, Галя и Харя – силу. Непонятную, ведь старики, и очевидную. Вот бывает: стоят три пенсионера, и это просто стоят три пожилых мужчины. А тут была сплоченная сила – физическая, прямо-таки мордобойная.
«Три мушкетера, – подумала Дуня, – и даже понятно, кто тут Партос, кто Арамис и кто Атос». Герои Дюма, не из первой книги, а постаревшие, сорок лет спустя, вот так же, с достоинством сильных и правых, стояли бы перед врагами.
Один из гостей Кирилла Сергеевича требовал показать документы. Липовый, да пусть и настоящий, судебный пристав отказывался, но явно искал повод убраться отсюда, не потеряв лицо. «Парень не дурак, – подумала Алла Дмитриевна, – зачем ему лишняя головная боль. Видит, что этих стариков через колено не перебросить». Еще несколько минут, и незваных гостей след простынет. Надо бы отблагодарить спасителей. В буфете стоит бутылка супер-пуперского тридцатилетнего коньяка, который они приобрели во время экскурсии на коньячный завод. Муж ее хранит для особого случая. Обидится. Она ему в красках распишет, как ее чуть не убили, он испугается и забудет обижаться».
Алла Дмитриевна посмотрела на часы: двадцать минут – это слишком она внуку на игры отпустила.
– Шли бы подобру-поздорову, – посоветовала «приставу». – Мы выясним наши отношения в другом месте и в другое время.
Лысоватый, с небольшим брюшком приятель Кирилла Сергеевича, тот, что требовал документы, выразил общее настроение:
– Кина не будет.
И тут раздался оглушительный выстрел.
За секунду до выстрела заскучавший дядя Саша гаркнул:
– Ложись!
И выстрелил в воздух. Сразу из двух стволов. Из-за отдачи не устоял на ногах и плюхнулся на спину.
Дуня завизжала. Дошкольницей она визжала так, что у людей в их дворе и в соседнем закладывало уши. Ей нравилось голосить, это было как петь, только без слов и мотива, точно птица. Потом один мальчик обозвал ее «верещагой». Дуня пришла домой и спросила бабушку, что такое верещага. Бабушка принялась рассказывать, что в старое время, когда люди жили по деревням, на праздник Троицы они ходили в лес. Несли корзины с яйцами и другой снедью. На костер ставилась большая-большая сковорода, жарилось сало, за ним кусочки хлеба, и все заливалось несколькими десятками яиц. Вкуснотища необыкновенная! Дуне не хотелось, чтобы ее обзывали яичницей, и она прекратила визжать, сдерживала себя.
Теперь вдруг прорвалось. Звук, увы, был не чистым и звонким, а хриплым, надсадным, от которого становилось тревожно и хотелось что-то немедленно делать. Если переводить на слова, то ее детский визг был: «Прекратите! Замрите! Одумайтесь!» Теперешний: «Беда! Опасность! К бою!»
