– И свалил ее на двенадцатилетнего пацана, – вырвалось у Хари.
Он досадливо поморщился и поймал себя на том, что говорит о себе тогдашнем, как о постороннем, некоем испуганном и злом мальчишке. Пацан неплохо справился. Потому что у него появились настоящие друзья.
– Что? Что ты имеешь в виду? – потребовал Эдуард Сергеевич.
– Ты за прощением, что ли, пришел?
– За пониманием. На склоне лет, стоя одной ногой…
– Помнишь, как я тебя послал, когда вы с мамой разводились?
– Да, конечно, это было возмутительно. Твоя мамочка в ответ на мое негодование сказала, что ты интересуешься филологией.
– С тех пор ничего не изменилось. Повторяю для тупиц и старых маразматиков. Ты трус и предатель. Я тебя презираю. Хоть лоб отшиби в церкви, не отмолишь. И простить я тебя не могу. Потому что нет объекта для прощения. Ты умер, сгнил, распался как дерьмо, поскольку и есть дерьмо.
– Я твой отец!
– В семье не без урода. Если еще раз позвонишь маме или мне, то третий инфаркт заработаешь после тяжких телесных повреждений. Собственно, не таких уж и тяжких. Я тебе просто дам по лбу, чтобы не лез. Усек, червяк?
Харя встал и быстро зашагал к метро. Его трясло. Отец, тварь, хотел чистеньким на тот свет отправиться. Сейчас его третий инфаркт настигнет. Харя затормозил: надо оглянуться. Не надо! Людей много, найдется кому «скорую» вызвать.
Харя давно вышел из возраста юношеского максимализма, когда легко заявлял человеку пошлому или глупому, корыстному или вульгарному кто он есть на самом деле. Научился держать язык за зубами. Культура поведения – это система запретов, принятая не столько по этическим мотивам, сколько ради практического удобства. Родной папа Хари оказался единственным, кто не попадал под стандарт культурного поведения. Харя не раскаивался и не сожалел, но на душе было гадко.
Ехал домой и думал: «Из-за тебя, гнида, я не напьюсь». Покупал в магазине водку и думал: «Рюмка-другая не помешает».
Вечером он напился. В одиночестве. У него было три стадии опьянения, переходящие одна в другую в случае нереализованности предыдущей. Веселый кураж и очаровательные дамы; зудящая потребность начистить кому-нибудь репу или расквасить нос; черная меланхолия из-за несовершенства мира, в котором все идиоты, он в том числе.
Гале, прекрасно знавшему Харю во хмелю, он позвонил в третьей стадии:
– Не отрываю ли вас, сир?
– Нисколько!
– Что в мире?
– Нет стабильности.
– Тогда есть дви-же-ние. Оп-ре-делить векторы не лик-хо.
– Харя, ты напился по поводу или просто так?
– По поводу. Сегодня виделся с отцом. Старый маразматик, беспомощный кретин, но я его все-таки – мордой – в дерьмо!
– Жалеешь теперь?
– Не-ет! Если снова начать, я бы выбрал опять… Он еще легко отделался, предатель.
– Чего ж тогда напился?
– Вот и звоню спросить: друг, почему я напился?
– Просто у тебя нет жены. Подруги, опоры, подушки, костыля.
– А-а-а! Точно! – Харя пьяно захе-хе-хекал. – Раньше были за-мужем, а теперь за-женой. Ловко утроились, слабаки! Сейчас Ангелу позвоню, вы с ним, гады, лишили меня костыля. А папочка был с тросточкой и с драной собачкой! И с чертовыми заплатками на локтях! Я все эти пиджаки и рубашки порежу на хрен на лоскуты!
– Какие рубашки? Харя, Харя! – звал Галя.
Он набирал его номер, но ответом было только: «В данный момент абонент недоступен…»
Галя звонил Ангелу, тот тоже был недоступен.
– При-вет, друг мой Ан-гел! Не отрываю?
– Звонит одна пиявка другой и спрашивает: «Не отрываю?»
– Я это слышал сотню раз. Сам ты пиявка! Вкусна ли Катина кровь? Можешь ли ты уделить несколько минут? Не трудно ли тебе будет укрыться от семейства в укромном месте, вроде кладовки или сортира?
– Привет! Не трудно. Ты надрался?
– Не стану отрицать.
– Ты дома или где?
– Я нигде, во Вселенной.
– В милиции?
– Дебил! Я дома. Пьян и одинок.
– Хорошо!
– Галя сказал, все мои проблемы от того, что не женился.
– Аспирантки, что ли, перевелись?
– Фу, пошляк! У меня нет зацикленности на возрасте, упругости груди и кожи в целом. Честно говоря, с опытными женщинами от тридцати до пятидесяти иметь дело гораздо предпочтительнее.
– Хр-р-р, – что-то невнятное издал Ангел.
– И мою возможную судьбу вы, друзья называется, на корню изничтожили.
– Как это? – не понял Ангел.
– Месяц назад, в день рождения, – напомнил с пьяной мстительностью Харя. – Ваша гостья, двоюродная племянница из далекой Еврейской автономной области. Лет тридцать семь – слегка тронутый злыми морозами, но еще не раскрывшийся бутон. Она смотрела на меня правильно, а вы, сволочи, все испортили!
Все придумал Галя, Ангел активно поддержал.
Жена Гали была педагогом – сначала простой учительницей, потом завучем, сначала в простой школе, потом в элитной гимназии. Математик, она увлекалась психологией и вела соответствующий кружок. Галя как-то увидел у жены список маний и фобий. Семь страниц, правда, каждый бзик с новой строчки. Что там боязнь высоты, закрытых пространств, пауков или лягушек! По сравнению с некоторыми фобиями они просто детские тревоги. На букву «Ф» Галя нашел филофобию – боязнь влюбленности и филемафобию – боязнь целоваться. Поискал про женитьбу, на букву «Г» нашел гамофобию – страх бракосочетаний. Это был просто клад для подначивания стойкого холостяка Хари. Только случая дождаться.
День рождения Кати и стал случаем. Прекрасная провинциальная племянница-бутон поплыла от первого же вопроса Хари:
– Меня всегда интересовало: в этом административном образовании – Еврейской автономной республике, пардон, области, – больше автономного или еврейского?
Он улыбался, слушал, не слушая, ответ, как бы давая понять, что любые ее слова, независимо от смысла – чудная музыка, издаваемая очаровательной женщиной. Говорил-моросил, вешал ей на уши тонкую лапшу вроде фунчезы. Ангела и Галю всегда восхищало умение Хари украшать женские уши лапшой. Он мог нести полнейший бред, например, утверждать, что атомная станция производит атомы, которыми потом начиняют бомбы, и дамы ему верили. Вот и сейчас Бутон с едва ли не ощутимым поскрипыванием стал раскрываться навстречу солнцу и счастью.
Харе позвонили, он вышел, предварительно с галантным поклоном извинившись.
– Ирочка, детка, – сказал Ангел, обращаясь к гостье, – наш друг Хар… Максим Эдуардович настоящий философ, профессор и тэ дэ и тэ пэ. Но есть ньюансы. У него… как это…
