– Грибоедов «Горе от ума», – не согласился сын. – И Шекспир. Хотя он для избранных.
– Так мило говорит наша соседка: «Мы вечером ужинали», – вспомнила мама. – Словно можно ужинать утром. Тебе не кажется, что прерогатива «без грамматической ошибки» полностью отдана… – замялась мама.
– Народу, – подсказал сын.
– «Сила народная, сила могучая, совесть спокойная, правда живучая», – вспомнила Некрасова мама, словно извиняясь за дворянское чванство.
Харя подхватил из того же источника:
– «Народ освобожден, но счастлив ли народ?», «Выдь на Волгу: чей стон раздается?»
Мама умиленно погладила его по руке:
– Максик, какой ты у меня чудно-прекрасный и решительно умно-мужественный! Иногда думаю: точно я его родила, а не он меня?
– Я об этом не думаю, потому что меня устраивают оба варианта.
Она протянула ему руку, он поцеловал ее руку. Это был их тайный ритуал. Имевший и обратный вариант. Когда Харя-Макс болел, мама сидела рядом, на полу, держала его руку и целовала, забывшись и моля о выздоровлении. Вместо того чтобы сделать компресс или вовремя дать лекарство.
Ангел и Галя, уже подростками, как-то, единственный раз, обсуждали Валерию Валерьяновну. В отсутствии Хари, конечно.
– Она уникальная и обалденная, – говорил Ангел. – Как Харя с ней живет и не сдыхает? Спасибо нашим мамам.
– Не такая уж уникальная, – не согласился Галя. – Раневская типичная.
– Кто?
– Раневская из комедии Чехова «Вишневый сад». Много чувства, любви и абсолютная, преступная беспомощность.
– Смешная комедия? – спросил Ангел.
– Обхохочешься. Ты на сто процентов прав: спасибо нашим мамам.
– Через нас? – уточнил не без гордости Ангел.
– Слюни подбери! Любишь ты из себя ангела строить.
– Имя обязывает. А ты вообще! Галя! Ха-ха-ха, девочка!
Вести душещипательные разговоры им было непривычно и неловко. Подраться хотелось всегда. Галя первым и неожиданно вмазал Ангелу, и тот потряс головой, приходя в себя и радуясь возможности заняться любимым делом. С рыком бросился, но у Гали было припасено тайное оружие – маленькая подушка, которую мама почему-то называла «думка» и в которую Галя, заранее распоров, засунул молоток и снова зашил. Получив оплеуху думкой, Ангел упал, разевал рот, точно не мог захватить воздух.
Галя испугался, подскочил к нему:
– Ты чего? Ты это что? Я тебя убил?
– А-а-а! – завопил как бы вдруг очнувшийся Ангел. – Кастеты в честной драке? За это…
Далее было, как всегда: Ангел измолотил Галю до щенячьего скуления:
– Прости, ошибся, никогда больше не буду! – И только когда Ангел ушел на безопасное расстояние, добавил: – Если сам не напросишься.
Отец Хари был на пятнадцать лет старше мамы Хари. Студентка последнего курса филологического факультета и доцент юридического факультета МГУ. Он был влюблен и очарован своей необыкновенной женой-птичкой – ласковой, хорошенькой, весело щебечущей. Первые годы были счастливыми, пока не умерла теща. Лерочкина мама, вырастившая птичку, тянула на себе домашнее хозяйство и неплохо зарабатывала шитьем нарядов для состоятельных дам. Харя плохо помнил бабушку, только ощущения – теплоты, уюта, ласки, надежного гнездышка. Из сознательного: бабушка обращалась к папе на «вы» и по имени-отчеству – Эдуард Сергеевич.
После смерти тещи для Эдуарда Сергеевича начался бытовой кошмар. Милая птичка прекрасно поет, но боится вылетать из клетки, она живое украшение интерьера, а не советская жена-добытчица, простаивающая в очередях за продуктами, кухарка, прачка и уборщица. Ему каждый день требуются свежая, выстиранная сорочка, отутюженные брюки, носки без дырок и надраенные ботинки. Он не может прийти на службу, как этот плебс: масляно лоснящиеся у карманов штаны, гармошка под коленями, бахрома позорно коротких брючин над расквашенными ботинками. Он не быдло! У него не может быть корявого воротника сорочки и галстука со следами общепитовской подливки к тефтелям!
А тут еще ребенок, которой хочет есть, болеет, надо покупать ему одежду и ходить на родительские собрания в школу. На одну зарплату не нанять прислугу. Лера нигде и никем не могла работать. Делала несколько попыток, но чахла и заболевала, опять-таки как экзотическая птичка, которую из барских любимиц списали на птичий двор.
Харя помнил, как отец орал на мать:
– Ты не Цветаева, которая тарелки вымыть не могла без достоевщины! Жила в грязи и хаосе! Ее не воспитывали быть хозяйкой. А ты? Дворянских кровей? Принцесса из трущоб? Цветаева – великий поэт, а ты просто засранка, лентяйка и эгоистка! Вселенского масштаба эгоистка! Ты! Пустоцвет!
«Она меня родила, – думал дрожащий от испуга первоклассник Харя. – Какой же пустоцвет?»
Скандалы случались все чаще. Отец орал, мама извинялась и обещала исправиться. У нее не получалось. Она стала часто умываться. Говорила сыну, что чистота – залог красивой кожи лица и первая забота женщины. Он не сразу догадался, что мама уходила в ванную плакать.
Ему было одиннадцать лет, когда что-то в нем переломилось. Нет, сломалось навсегда.
Очередная ссора. Отец кричит, обвиняет, требует.
– Ты прав, милый. Во всем прав, – с отвратительной, даже словно воняющей чем-то мерзким, покорностью соглашается мама. – Наверное, мне бы следовало умереть.
Его маме умереть? Это были не просто испуг или страх, а умноженные на сотню, на миллион испуг и страх. Он не слышал слов отца: «Не говори глупостей!» То есть слышал, но мимо, как едешь в автобусе, и мелькают надписи, которые не успеваешь прочесть, а потом они отмотанной назад пленкой возвращаются, и ты понимаешь смысл, но значения он не имеет.
Он ворвался в комнату, бросился к маме. Душил ее, впивался в нее, вцарапывался. Плакал и что-то вопил. И понимал, что никогда в жизни с ним больше не случится такого ужаса. Потому что дальше некуда, только смерть.
Мама его утешала, успокаивала, отец что-то разумное и отвратительно рациональное говорил – ненужное мелькание за окном автобуса. Харя унял дрожь, вдруг понял, что справился с истерикой не только благодаря маминым ласкам, а из-за того, что внутри неожиданно возникло что-то новое и взрослое: «Я не буду, не имею права терзать ее, как этот. Как отец».
Повернул голову, хотел сказать отцу и не смог. Тогда еще не смог.
Он хотел сказать: «Ненавижу!»
Харе понадобился еще год, чтобы бросить в лицо отцу правду. И от этой правды он не отступил.
Сразу после развода отец женился на нотариусе – женщине некрасивой, но твердой, организованной, хорошо зарабатывающей и чистоплотной. От первого брака у нее была дочь, вторую родила от Хариного отца.
Как только Харе исполнилось 18 лет, отец прекратил платить алименты – все по закону. Но закон предусматривал, что возможна добровольная помощь, а также, если ребенок мало обеспечен, продолжает учебу в вузе, можно взыскать алименты через суд. Отец, наверное, не отказал бы, приди к нему сын с поклоном, а суда испугался бы – удар по репутации. Харе в самые тяжелые периоды, когда не было ботинок, чтобы в университет ехать, когда они с мамой перебивались с хлеба на воду, в голову не пришло обратиться к отцу за помощью. После первой сессии, которую сдал на «отлично», понял, что потянет и учебу, и подработку. Не вагоны разгружать, конечно, а ночным сторожем в публичную библиотеку.
