Мои существенные заслуги перед культурой страны почему-то не работали…
Именно Ветлугину, и никому иному, по желанию высшего руководства предстояло работать над обновленной поэзией после ее «обнуления», и это было чудовищной несправедливостью по отношению ко всем остальным. Для эффективности этой будущей секретной и анонимной работы непосредственно на нашего президента удобней было объявить его мертвым. Это был поистине остроумный способ превратить известного автора в особого литературного негра.
– Ведь объективно он лучший поэт, не правда ли, Константин Алексеич? – осведомился господин Ушаков, как мне показалось, даже с какой-то всепонимающей ухмылкой.
Этот вопрос прозвучал как решенный и риторический. Мне ничего не оставалось, как вяло кивнуть. Я чувствовал грубые уколы ржавой ревности и пытался это скрыть. Они не знали, что я мог бы работать на них не покладая рук, безо всякого принуждения, если бы они обратились с такой задачей ко мне.
Не требуя дополнительной награды.
Но наверху их списка значился этот наглый, не считающийся ни с кем человек, которого мне, честно говоря, было не жаль – ни тогда, когда я узнал о его смерти, ни сейчас, когда узнал о придуманной для него ловушке. А это была роскошная, патовая ловушка.
Насчет меня у них не было никакого замысла. Жаль… А ведь это я когда-то мечтал стать государственным поэтом, поэтом номер один. Но нет. Они решили, что им подходит человек, который никогда не был лоялен к действующему режиму. В этом был какой-то абсурд. Но я проглотил это и принял их логику. Вот только Ветлугин, как и следовало ожидать, пока не желал идти ей навстречу. С ним обращались как с простым заключенным, – но пока не били – и обещали достойные условия для работы в том случае, если он согласится сменить имя. Потом ему угрожали. Пока ничего не сработало. И тогда они решили действовать через меня.
Они захотели, чтобы я выступил своего рода посредником между Ветлугиным и высоким заказчиком, между культурой страны и верховной властью. Так мне объяснил задачу Павел Сергеевич. Было решено доверить мне дипломатическую функцию и только после совместных переговоров (в случае провала моей миссии) переходить к самым жестким мерам в отношении Ветлугина. Я согласился, поскольку а) это было почетно; б) мне хотелось увидеть заносчивого поэта в роли униженного – может быть, это и не слишком красиво с моей стороны, но я видел в этом некую компенсацию космической несправедливости; в) при моем статусе и положении у меня едва ли мог быть выбор.
Встреча проходила в роскошном кабинете начальника тюрьмы господина Мокрецова.
Я чувствовал себя здесь не совсем в своей тарелке и держался с подчеркнутой любезностью – впрочем, не роняя достоинства.
– Уважаемые коллеги, думаю, вам не нужно напоминать о строжайшей секретности нашей встречи, – сказал Павел Сергеевич, и меня передернуло от этого «коллеги»: все-таки он идеолог и политик, а я чистый деятель культуры. Но я сдержал непроизвольный протестующий жест. – Сразу к делу. Заказчик настаивает на том, чтобы для создания первого стихотворения исполнитель использовал предложенные ключевые слова. Я озвучу их: «солнце», «туча», «Россия», «мир», «береза», «дом», «заря», «судьба», «дорога», «битва», «тревожный», «время», «песок», «кровь», «сила», «земля», «простор», «великий», «жизнь», «незримый», «правда», «забвенье», «вечность», «дело», «черно-белый», «космос», «будущее», «скрепка». Заказчик пожелал, чтобы был создан актуальный, трендовый текст, в раскачанном ритме, без привкуса ретро, который мог бы быстро стать популярным у молодежи (скажем, близкий к стилистике рэпа).
– То есть, простите, своего рода переходный текст между поэзией, известной до «великого обнуления», и не-поэзией? – боюсь, что в мою интонацию все-таки просочилась нота иронии.
– Не усложняйте, профессор! – он сразу меня одернул. – Просто усвойте то, что я вам сказал. От успеха дела напрямую зависит наше с вами будущее. Ваша цель – убедить исполнителя немедленно приступить к созданию текста, отвечающего всем обозначенным параметрам.
– Конечно-конечно, Павел Сергеевич, – поспешил заверить его я. – Я понял, как наш уважаемый президент представляет себе написание стихотворения. Что ж, исполнителю придется считаться с этим, даже если аутентичное и сильное стихотворение никогда не создавалось в истории человечества по заранее известным словам.
Пожалуй, мне доставляла некоторое удовольствие невыполнимость поставленной перед Ветлугиным задачи.
– Что вы хотите этим сказать, товарищ Ростовцев? – напрягся начальник тюрьмы.
– Позвольте, я продолжу. Не создавалось ранее, но должно быть создано сейчас, именно так. Если высочайший заказчик вкладывает особое значение именно в эти слова, значит, все они должны быть использованы. Несмотря на то, что некоторые из них, осмелюсь заметить, довольно часто встречаются в художественных текстах весьма посредственного качества, нам необходимо получить совершенное стихотворение, которое понравится заказчику…
– Не сметь! Не обсуждать! Кто дал вам право комментировать задание первого лица государства и выносить какие-то мелкие суждения? Ваша обязанность – обеспечить исполнение приказа! – не выдержав, заорал Мокрецов.
Павел Сергеевич бросил на меня металлический взгляд, и я похолодел.
– Порядок использования ключевых слов заказа жестко не закреплен, – сдержанно пояснил Ушаков. – Исполнитель может сочетать их в любом порядке. Все понятно, Ростовцев? – добавил он более резким тоном.
Но я решил прояснить все сразу. Боюсь, голос слегка дрожал:
– «Скрепка». Простите, я не ослышался: скрепка? Может быть, это скрепа? Без уменьшительного суффикса? В смысле: духовные скрепы?
– В формуляре значится «скрепка». Значит, скрепка, – кожа на скулах Павла Сергеевича натянулась.
Обстановку неожиданно разрядил Мокрецов:
– «Скрепа» – это уже, возможно… как бы сказать… не актуально. Президент желает использовать образ канцелярской скрепки. Тем самым желая обозначить, что у него все под контролем. Его страна, как и документы, в полном порядке и, так сказать, под рукой.
Честно говоря, я опешил от такого предположительного литературоведческого анализа, исходящего от человека в погонах. Если они способны так мыслить, скоро нам, профессионалам, делать будет нечего. Возможно, именно это он мне и хотел продемонстрировать. Пока я терялся, он ел мой хлеб!
Я взял себя в руки и сумел выдавить из себя:
– Я все понял. Моя дипломатическая миссия ясна.
– Тогда – к Ветлугину. Иван Степаныч нас догонит, – взмахнул рукой Павел Сергеевич. Мы вышли из мокрецовского кабинета и направились к лифтам.
2. Мокрецов
Налью-ка я коньячку, пока они там ведут тара-бары. Переговоры! По мне – так надо бы сразу к ногтю. Паршивый народ заключенные. Ничего не могут, ничего не хотят. Тюрьма расслабляет, даже как-то развращает их. Условия не сахарные, конечно, но даже здесь они умудряются разбалтываться!
