Я бросаю машину посреди двора и, наплевав на джентльменские манеры, впервые не помогаю девушке выйти. Индира одиноко переминается с ноги на ногу на своих нелепых каблучищах, явно ожидая моих дальнейший действий, а я вдруг решаю, что так по-скотски оставлять тачку негоже даже в моем состоянии и вновь сажусь за руль.
Втиснув Камаро на отведенное парковочное место, вылезаю с бутылкой Чиваса в руках и вижу, как во дворе останавливается представитель корейского автопрома с шашечками на дверях. А следующим кадром из него выходит Бэмби.
Я во второй раз за день прирастаю к месту, пока смотрю как она быстрым шагом направляется ко мне. Выглядит бледной, волосы растрепаны. Ловит в фокус стоящую неподалеку Индиру и останавливается.
Острая боль, режущая меня изнутри, в ее присутствии притупляется, словно мне вкололи обезболивающее, и на смену приходит холодная злость.
— Максим… — Ника шагает вперед и заглядывает мне в глаза. — По поводу меня в Глебом, ты не так понял.
Может, поэтому я всегда избегал отношений? Чтобы не слышать фразы из сериалов?
Я напяливаю маску невозмутимого спокойствия, которую так много раз примерял за последнюю неделю, что Ника меня динамила, и с иронией осведомляюсь:
— Ты поэтому меня избегала? Из-за него?
— Нет.
— Я говорил, что мы ничем друг другу не обязаны, но не подразумевал, что ты станешь мне врать, — как я не стараюсь, тон обвинителя все равно прорывается наружу, выдавая мою временно приглушенную боль.
— Я тебе не врала. Я просто… — Ника мотает головой и знакомо кусает губу, словно не решаясь что-то сказать. Снова врет?
— Не надо оправдываться, Ника. Я просто немного удивился, тому что твои слова разошлись с делом, потому что вроде как никогда и ничего от тебя не требовал. Мы ведь никогда не говорили о том, чтобы не встречаться с другими людьми, правильно? Так что все в порядке. Ты ничего не должна мне объяснять.
— Но я хочу объяснить! — рявкает Бэмби, вскидывая на меня потемневшие глазищи.
— Максим, мне долго здесь стоять? — вмешивается Индира.
Взгляд напротив вспыхивают яростью, вызывая во мне садистское желание причинить его владелице ту же боль, что и она причинила мне. Поэтому я лезу в карман и, достав ключи, сую их в руки Индире.
— Поднимайся пока. Я скоро приду.
Та что-то бормочет в ответ, но я ее не слышу, потому что ощущаю очередной приступ удушья при одном взгляде на Бэмби: от того, как дрожат ее губы и стремительно краснеют глаза.
«Успокой ее, Максим», — орет внутренний голос, — ты Бэмби до слез довел». Мое истекающее кровью эго к нему не прислушивается, потому что все еще ошарашено тем, что впервые в жизни получило сокрушающий удар под дых.
— Все по-честному, да? — выдавливаю из себя. — Мы ведь ничего друг другу не должны.
— Ты идиот, Максим, — тихо говорит Ника, и мне приходится до боли стиснуть челюсть, потому что по ее щекам начинают катиться слезы. — Никогда не прощу тебе этого, Куклачев гребанный.
Казалось бы, больнее быть уже не может, но именно в этот момент я ощущаю, что такое настоящая боль. Потому что вместе с ней приходит осознание, что в чем-то я очень сильно облажался, а исправить вряд ли смогу.
Провожаю съежившуюся фигуру Бэмби глазами до тех пор, пока она не садится в такси, и скрипящее корейское ведро не покидает мой двор.
— Максим… — долетает из-за спины голос Индиры. — Там консьерж меня не пускает.
Откупориваю бутылку и делаю первый глоток. Я настолько оглушен, что виски ощущаются как вода. Хотя, возможно, это из-за того, что я сгораю заживо.
— И правильно делает.
Легкие жжет, словно в них посыпали перемолотой крошкой стекла от той самой вазы, которую мы с Бэмби расколотили. Стоять больше не хочется, и я побитым мешком опускаюсь на асфальт.
«Ты придурок, Максим, — вновь заявляет о себе внутренний голос. — Думал, все было просто так? Ни хрена не было. С самого начала все было не просто так. Но ты такой тупой, что не хотел этого признавать».
Где же ты, блядь, раньше-то был такой умный?
— Ну мы трахаться-то пойдем? — осторожно уточняет Индира. Вид меня, заливающего в себя виски на асфальте, ее, очевидно, не отпугивает.
— Дождь начинается, — смотрю перед собой и, смахнув со щеки первые капли, лезу в карман за телефоном. — Вызову тебе такси.
— Никакого дождя нет, Максим. Не парься, короче. Сама доберусь.
38
Ника
— Так, ну почему ты опять в кровати жрешь это понятно, а волосатому для чего очки нарисовала? — вопрошает Леся, стоя посреди моей спальни.
— Достал на меня глазеть, — кошусь на бумажного Джареда, на носу которого красуются круглые черные очки популярной в этом сезоне формы. Даже в своем подавленном состоянии я не смогла отказать ему в следовании моде.
Скинув на пол пустые коробки с логотипом ВьетКафе, который в моем марафоне обжорства заменил опальный, по причине национальной принадлежности, МакДак, Леся плюхается на кровать рядом со мной и сдвигает к переносице татуированные брови:
— Я тебя жалеть не собираюсь, поняла?
— Вот и прекрасно, — вздыхаю я и камнем валюсь на примятые подушки. — Моей жалости к себе хватает с лихвой.
— Ты мне одно скажи: на хрена ты со своим ботаном встречаться-то поперлась?
— Потому что Глеб попросил о встрече. Хотел поговорить.
— Я перефразирую вопрос: а согласилась ты на фига?
— Потому что я к Глебу нормально отношусь и мне было тоскливо одной дома! — из без того зареванных глаз как по команде брызгают слезы и чтобы ими не захлебнуться, мне приходится снова подняться. — Потому что я постоянно думала про этого улыбчивого кошатника и хотела хотя бы немного отвлечься!
— Ээээ, тише, тише, Ники, — Леся успокаивающе похлопывает меня колену и понижает голос, очевидно, поняв, что бодрыми наездами меня не развеселить. А потому переходит к наездам мягким. — Я это к тому, чтобы ты на коника-то все не вешала. Он, конечно, поступил как знатное мудло, но и ты хороша. Наврала, что дома киснуть будешь, а сама мясо трескать с бывшим поперлась. И Глебася твой тоже хорош. Взял и веник с собой притащил, садовник хренов. Лучше б еб тебя в лепестках, когда была возможность.
При упоминании о мудле, цветах и ебле события прошлого вечера ненавистной картиной встают перед глазами, и, беззвучно всхлипывая, начинаю бормотать.
— Я ведь поехала за ним… Хотела поговорить. Сказала, что он не так все понял. А он жабе этой пережаренной ключи от своей квартиры на глазах моих отдал и сказал, чтобы она его ждала… На тех же простынях, которые я ему вот этими руками застелила, — трясу перед Лесиным носом ладонями, — ее трахал, понимаешь?
