Пашка пополз к двери. Встать не мог — ниже пояса растекалась тягучая боль, которая стягивала ноги и поясницу не хуже жгутов. Кончики пальцев на ногах Пашка вообще не чувствовал.
Левая рука тоже почти не шевелилась, в плече то и дело стреляло болью. Пришлось орудовать правой рукой, попутно вспоминая и проклиная все те сотни оправданий, которые он придумывал, чтобы не заниматься спортом.
Сразу за дверью была бетонная лестница наверх, которая тоже заканчивалась дверью. Непонятно было, открыта или нет. Пашка тоскливо осмотрел дверь. Будет смешно, если он потратит последние силы, чтобы подняться, и обнаружит, что выбраться дальше не может… Очень смешно.
Он решился. Облокотился о гладкую стену спиной, и будто краб, принялся подниматься, осторожно прощупывая рукой бетонную поверхность ступеней, перекидывая одну ногу, подтягивая вторую. Сразу же сбилось дыхание и стало темнеть в глазах. Приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Через пару миллионов лет Пашка понял, что преодолел половину пути. С трудом принялся насвистывать колыбельную, и, хотя это не придало ему сил, но хотя бы немного отвлекло от бесконечного подъема.
В дверь он ткнулся без особой надежды, а дверь бесшумно поддалась, впуская тусклый серый свет. Пашка вывалился в просторный коридор. Кругом пахло сигаретами. Дом был незнакомый, чужой. Дверь в подвал оказалась в тупике, коридор тянулся вперед, обрамлённый дверьми с двух сторон, и заканчивался — насколько было видно — холлом.
Помимо сигарет, сильно пахло ремонтом: свежим цементом, штукатуркой, опаленным деревом, влагой. Пол закрывали куски полиэтилена, с потолка свисали шнурки проводов.
Пашка прислонился к стене, пытаясь отдышаться. В висках пульсировало. Силы если и остались, то в ничтожном количестве.
— Будешь смешно, если я прямо здесь и сдохну, — пробормотал он.
Хотя нигде не горел свет, в доме мог кто-нибудь быть. Например, Ната с арбалетом. Пашка не верил в её милосердие и любовь. Один раз она уже выстрелила и огрела бутылкой, так почему бы не повторить?
Он прислушивался несколько минут, но не слышал вообще ничего. Даже звуков машин не было, будто дом находился где-то в вакуумном пространстве.
«Эльдорадо»
Этот дом должен быть где-то недалеко от дома Наты. Она бы не рискнула везти Пашку куда-то в багажнике за тридевять земель. То есть, у неё есть второй дом… или у каких-то её знакомых. Ага, как в фильме Тарантино — Ната заезжает к знакомым, которые, например, дизайнеры, милая такая семейка, молодые муж и жена, и уговаривает их перетащить в подвал почти мёртвого мужика со стрелами, торчащими из плечами и живота. Милая сцена, ничего не скажешь…
Он по-прежнему ничего не слышал.
Отдышавшись, начал осторожно ползти вдоль стены к холлу. В-первую очередь, надо выбраться на улицу. Во-вторую — понять, где находится и попробовать найти помощь.
Коридор тянулся метров на пять в длину. Путь по нему занял вечность. Дальше, когда стены расступились, снова пришлось ползти.
В холле пола не было, только подсыхающая цементная стяжка, разделенная на прямоугольники. У входной двери выстроились мешки цемента, вдоль стены лежали ремонтные принадлежности.
Слева лестница на второй этаж, справа — ещё один коридор. Но Пашка, естественно, сосредоточился на входной двери.
Открыть её оказалось нелегко, пришлось подниматься на колени, а от этого сделалось дурно, снова подкатила тошнота, потемнело в глазах. Уцепившись за дугообразную ручку, Пашка подёргал её, навалился весом на дверь, но ничего не происходило. Потом он догадался провернуть замок, что-то щелкнуло и дверь отворилась.
Свежий воздух и уличные звуки ворвались стремительно. Сразу сделалось легче. Пашка увидел ухоженный двор, блестящую от дождя траву газона, аккуратную тропинку до входных ворот. Ещё увидел недокуренную самокрутку, брошенную на крыльце. Следы автомобильных шин у подъездных ворот. Грязные следы от множества подошв на ступеньках и на тропинке.
Над забором вдалеке он увидел телевизионную башню, почти скрывшуюся в осеннем тумане, и сразу определил, где находится. До дома Наты всего два квартала налево. Точно. Он бывал здесь, помнил дом напротив, с узкой высокой крышей из красного покрытия и высоченным шпилем. Как же хорошо, когда богачи стараются выделиться на фоне соседей и придумывают такие вот запоминающиеся вещи.
Пашка позволил себе ещё немного насладиться свежестью и холодным воздухом, который сильно отрезвлял после затхлости подвала, после чего вернулся в дом.
Ползти на улицу было делом глупым. Мало ли кто может его там заметить. А вот найти телефон и дозвониться до кого-нибудь — вполне себе разумное решение. Теперь Пашка был уверен, что в доме никого нет.
Потому что он вдруг понял, кому принадлежит этот дом. И всё сразу встало на свои места.
Он вернулся в холл, почти сразу обнаружил висящий на стене стационарный телефон и громко, радостно рассмеялся. Везёт, так везёт! Не думал, что у кого-то такие телефоны ещё остались!
Пашка быстро подполз, поднялся на колени, снял трубку.
Работает!
Набрал цифры, которые знал наизусть.
Несколько секунд никто не отвечал, затем раздался мужской незнакомый голос:
— Алло? Слушаю.
— Вы не Лера, — сказал Пашка. — Дайте Леру, если я не ошибся.
— Вы не ошиблись, но Лера не может подойти к телефону. Считайте, я за неё. С кем разговариваю?
— Паша. Павел. Послушайте, мне нужно с ней поговорить. Она вляпалась. Очень сильно вляпалась.
— Я в курсе, — ответил незнакомец. — Я её отец. И сейчас как раз занимаюсь тем, что пытаюсь всё уладить. В том числе мне нужно найти вас, Павел. Вы где?
— Отец Леры, — пробормотал Пашка. — Вот это совпадение. Тогда вы, наверное, знаете, где живет другая ваша дочь, Вика. Я в её недостроенном доме. Который в «Эльдорадо».
Розовый ноутбук
Папка с названием «Проработка персонажа — Вика»
Текстовой файл 09. Расшифровка. Художественная заметка по рассказам Наты о сестре. Доработать от первого лица — главы про Вику, младшую сестру.
Пометка: жуть, а не глава. Кошмары будут сниться всю ночь. И ведь правда, правда. Зачем я вообще её слушаю?.. Интересно…
Он снова меня избил. Умеет, зараза, делать так, чтобы никто ни о чём не догадался. Пьяный мудак. Без повода. Завалился домой около полуночи, разбудил, предъявил, что я не разогрела ужин. А дальше по накатанной: завернул в носок кусок мыла и прошёлся по спине, по рёбрам. Как в армии, говорит. Всегда вспоминает грёбанную армию, будто это служба виновата в том, что он стал алкоголиком и садистом. Живот хоть не трогал, уже хорошо. Каждый день думаю о том, что Ната была права, когда говорила, что не нужно заводить ребёнка в такой ситуации. Сначала надо разобраться в личной жизни, а уже потом — рожать. Ребенку нужна нормальная семья, а у меня что? Со стороны всё хорошо: мы не выносим сор из избы. Он ухаживает, покупает цветы, заезжает за мной везде, забирает из баров, позволяет многое. Подруги удивляются, откуда я такого нашла. Наверняка думают, что мне несказанно повезло. А мне им даже завидно, потому что ни одна подруга не знает, что случается, когда Он напивается или злится. Какие демоны у него внутри! Я знаю: полотенце, намотанное на кулак, армейский ремень с бляхой, гитарная струна, носок, опять же, с мылом. Невыносимо больно, до одури. И страшно. Каждый раз он заканчивает со словами: «Иди, жалуйся папочке, как вы это умеете. Золушки, блядь». Он ненавидит Нату за то, что она красивая, успешная и независимая. Ещё потому, что она как-то Его осадила очень резко, заставила перестать оскорблять меня при всех. На Пасху Он напился. Сваливал на стресс на работе. Опустошал один бокал за другим. Папа шутил про то, что в подвале есть ещё запасы старого вина, из коллекции, а Он огрызнулся, мол, не надо кичиться своим богатством, повернулся ко мне и стал придраться, что мы не можем себе позволить покупать коллекционное вино за свои деньги. Только на папины. Кривлялся: «Давай достанем бутылочку того французского пойла! Откуда? У нас же нет подвала! Ах, да. Папочка не достроил тебе дом. Кое-кому достроил, а кое-кто потерпит, аха-ха!». И в этого подонка я когда-то влюбилась по уши. Ната подошла к нему, положила руку на плечо и негромко сказала: «Я на дом насосала, а ты что сделал?». Это была её любимая шутка. Мужики теряются, когда женщина вот так запросто говорит вещи, которыми мужики любят оскорблять. Он тоже растерялся. А Ната взяла у него из рук бокал и выпила, не сводя с Него взгляда. «Хочешь такой же дом?» — спросила она. — «Придётся сильно постараться. Глубокий заглот умеешь делать, чтобы не стошнило? Рвотные рефлексы сдерживать? Иди учись, парниша». Это его чудовищно разозлило, я помню. Он не подал вида, а поздно ночью, в нашей комнате (моей бывшей детской) отыгрался. Я очень хотела, чтобы Он ударил меня по лицу. Тогда бы всем стало очевидно. Но Он даже пьяный знал куда бить, чтобы не оставлять следов. Ната правильно советует: нужно всё рассказать папе, не мучиться. Папа взорвётся, если узнает. Он снимет с моего муженька три шкуры, выварит в кипятке и закопает где-нибудь в лесу около дач. Надо рассказать. Но я боюсь. Ужасно боюсь, что Он доберется до меня раньше, чем папа сможет что-нибудь сделать. Надо спросить совета у Наты. Она умная, подскажет.
