– Думаешь, ты единственная, кто когда-либо сделал что-то ужасное? Я нападал на людей и грабил их. Причем творил все это вполне осознанно. Речь здесь не идет о несчастном случае, как у тебя с Хелен. В ту ночь кто угодно мог разбиться. В обществе «Анонимные алкоголики» у меня ушло три недели, чтобы пройти весь список людей, которым я нанес обиду. Но я не мог позвонить брату и извиниться перед ним.
Один из парней, работающих в тату-студии, отдернул занавеску и хотел войти в комнату.
– Убирайся! – зарычал на него Джеймс.
Парень тут же исчез.
– Я не помню точно, чья была идея искупаться в тот день, но, скорее всего, моя.
И тогда Шелби поняла, что татуировка «Ли» на его предплечье не имя подружки, чью любовь он утратил, – так звали его брата. Она помнила его весьма смутно. Он был на год старше, обладал необузданным нравом и вечно попадал в неприятности.
– Да, припоминаю. Он еще зажег фейерверк в спортивном зале.
– Когда носишь с собой все эти воспоминания, Шелби, жизнь не становится лучше. Абсолютно точно. Им надо дать уйти.
Но Шелби – клиент, и она настаивала на своем выборе. Перед тем как приступить к работе, Джеймс велел ей дышать ровно и глубоко. Он постарается, чтобы ей не было больно.
– Хуже всего вначале, – сказал он.
Шелби отвернулась, но при первом же болезненном уколе из глаз потекли слезы. Она не могла поверить, что снова ревет при Джеймсе. На этот раз Шелби просто не в силах была остановиться.
– Не страшно, что ты плачешь. Главное – не двигайся, – сказал ей Джеймс.
В ночь аварии она все делала так, как он говорил, и осталась живой. Ее кожа горела сейчас, как и тогда. К тому времени, когда Джеймс закончил работу, Шелби уже перестала плакать. Он ловко закрыл свеженанесенные чернила тампоном, пропитанным лидокаином, и прикрепил его к коже пластырем. Потом дал ей несколько таблеток викодина из своего запаса.
– Принимай их малыми дозами, – предупредил он. – Повязку надо оставить на несколько часов, на нее не должна попасть вода. Надеюсь, татуировка тебе понравится.
Когда Шелби вынула бумажник, чтобы расплатиться, он не позволил ей сделать это.
– Нет, не в этот раз. Работа за счет заведения.
– Я рада, что ты стрелял резинками в Бена, – призналась Шелби, когда он проводил ее до двери. – Он это заслужил. И не надо тебе больше переживать по этому поводу.
– Если говорить начистоту, когда я нашел тебя той ночью, ты пыталась убежать. Но я сказал, что ты можешь доверять мне.
Шелби этого не помнила.
– В самом деле? И я успокоилась?
Джеймс засмеялся, и Шелби по этому звуку могла легко себе представить, каким он был, пока в его жизнь не пришла беда.
– Не знаю, Шелби. По крайней мере, обещала.
* * *
Снег таял: свадьбе Бена, скорее всего, ничто не помешало. Когда Шелби добралась до дома, она услышала голоса внутри. У Маравелль был ключ от ее квартиры на случай крайней необходимости. Они приехали вместе с Жасмин и теперь осваивались.
– Где ты была? Мы тебе звонили без конца. Ты вообще пользуешься телефоном? – Шелби еще не успела снять плащ, а Маравелль уже обнимала ее.
Шелби отстранилась с болезненной гримасой. Татуировка ее просто убивала. Кожа страшно зудела, и она боялась, что дальше будет еще хуже.
– Что ты с собой сделала? – спросила Маравелль.
Шелби сняла плащ и стянула рубашку, открывая повязку.
– Ну ты и дура! – воскликнула Маравелль. – Как это будет выглядеть, когда тебе стукнет восемьдесят?
– Стараюсь быть здесь и сейчас, – ответила Шелби.
– Я тоже хочу татуировку! – вступила в разговор Жасмин.
– Никогда в жизни! – Маравелль бросила на Шелби предупреждающий взгляд. – Видишь, как ты на нее влияешь?
– Ну, это вряд ли, – сказала Шелби.
Жасмин достигла многого, чего не было у Шелби: она королева бала, выпускница, произносящая прощальную речь, хорошая дочь. Сейчас у Жас была важная новость, которую она хотела объявить Шелби лично: ее приняли в Йельский университет. Это выяснилось в начале недели.
Шелби крепко обняла Жас.
– Не могу поверить, что ты ждала целую неделю! Могла бы сообщить мне и пораньше.
– Было трудно держать это в тайне от вас, но мы с мамой решили, что вам необходимы положительные эмоции именно сейчас. Я имею в виду свадьбу Бена.
Маравелль объявила, что они намереваются ночевать, чтобы взбодрить Шелби. Мать с дочерью привезли подушки, пакетики с леденцами, фланелевые пижамы. Маравелль собиралась спать на диване, Жасмин на стеганом одеяле на полу. Они также привезли ингредиенты для печенья с шоколадной крошкой. Маравелль поискала миски для смешивания и противень для выпечки.
– У меня нет такой утвари, – сообщила ей Шелби. – Я заказываю еду, а не готовлю. Боюсь, что ты приняла меня за нормальную женщину-домохозяйку.
– Хорошо. Тогда мы используем взамен алюминиевую фольгу. Так делает моя мама.
У Шелби была целая раковина немытой посуды, не было и чистых простыней, а татуировка доставляла ей массу страданий – скорее даже не боль, а зуд, словно что-то стремилось выйти из-под ее кожи.
– Вам надо ехать, – говорит им Шелби.
– Мы не оставим вас сегодня одну, – сообщила ей Жасмин. – В день свадьбы Бена.
– Нет, серьезно, со мной все в порядке. Я рада за него.
– Не говори вздор, – возразила ей Маравелль. – Никто не испытывает счастья, когда твой парень женится на другой.
– Теперь, когда у мамы наконец появился ухажер, она эксперт в этом вопросе, – улыбнулась Жасмин.
– Какой он ухажер? – Когда Шелби бросила взгляд на подругу, та ухмыльнулась и сказала: – Прежде всего, он уже далеко не мальчик.
Все вполне благопристойно: Маравелль встречалась с Айзеком Уортом, адвокатом Тедди. Несколько раз Айзек приглашал ее на обед, а недавно ему разрешили посетить семейный воскресный ужин.
Айзек принес с собой картофельный салат, приготовленный по рецепту его матери, который был признан очень вкусным. Миссис Диас подвергла нового приятеля Маравелль испытанию, задав ему ряд вопросов, и он получил отметку «неплохо», что у любого другого экзаменатора означало бы «отлично». В прошлую субботу Айзек возил Маравелль в северную часть штата: они навестили Тедди. За совместным обедом Тедди хитро прищурился и спросил:
«Теперь я буду получать юридические услуги бесплатно?» Маравелль рассказала, что Айзек Уорт быстро ответил: «Нет. Адвокат тебе больше не понадобится».
С тех пор Маравелль пребывала на седьмом небе от счастья, хотя и всячески старалась преуменьшить значимость случившегося.
