– Недавно я закончил последний роман. Он выйдет из печати через пару недель. Благодаря таким, как ты, этот опус уже почти месяц опережает все остальные книги по числу предварительных заказов. В этой книге Дэвид погибает. И Мари тоже. Писать очень больно, Летта… Я должен был прикончить героя и всю серию, потому что жизнь Дэвида Пасстора приканчивала меня. Прежде чем отправиться в это путешествие, я сжег все свои романы, сложил пепел в этот оранжевый ящик и приехал сюда – на край мира, чтобы развеять все написанные мною слова над водой, где я впервые их услышал. Здесь я навсегда попрощаюсь с Дэвидом Пасстором, а когда вернусь домой, точно так же расстанусь и с Мари.
Летта покачала головой.
– А что будет с Дэвидом Пасстером?
– Ты права, но… Этого я не знаю. Я знаю только, что ранен, ранен в самую душу… Раньше я писал, чтобы вспомнить, а теперь – чтобы забыть.
Несмотря на теплые лучи солнца, Элли была бледнее мела. Солдат лежал, положив голову на камень, и не шевелился, и только ветер трепал светлую шерсть у него на загривке. Чайки угомонились, где-то под нами плескалась о бетон волна.
– Мне очень хочется верить, – добавил я, – что, когда я писал о Мари, я тем самым воскресил свою любимую женщину, вызвал в наш мир из темной могилы на дне океана. И если эта описанная мною жизнь помогла кому-то справиться с обстоятельствами и найти обратную дорогу к счастью, что ж… этому можно только радоваться. И все равно с каждым годом, с каждым новым романом я все сильнее чувствовал, что писательский труд ломает что-то во мне самом, и этому есть очень простое объяснение. Все дело в том, что в глубине души я знаю – что́ бы я ни писал, как бы я ни писал, вернуть Мари мне все равно не удастся. Она умерла, и никакие слова не смогут исцелить ни ее разбитое сердце, ни мое…
Я почувствовал, что у меня по лицу текут слезы, и машинально вытер их рукавом.
– Когда-то я любил. Любил всей душой. Я отдал Мари всего себя, без остатка, но она умерла, а я так и не сумел рассказать ей о своей любви. Я написал миллионы слов, я вложил всю душу в свои книги. Теперь меня знает огромное количество людей, и все же я остаюсь в безвестности. Каждый день, ступая по этой земле, вдыхая и выдыхая ее живительный воздух, я очень стараюсь поведать миру о своей любви, но… не могу. Однако и дальше носить ее в себе мне тоже не под силу.
Я замолчал, и мы долго сидели, прислушиваясь к легкому дыханию вечернего бриза. Наконец Солдат поднялся и, подойдя ко мне, снова улегся, привалившись теплым боком к моей спине. Я машинально потрепал его за ушами, думая, что́ еще мне сказать, а главное – как сказать. Наконец я снова заговорил – ни к кому особенно не обращаясь, но достаточно громко, чтобы Летта и Элли услышали. Нет, не совсем так… Я точно знал, к кому обращаюсь, но она все равно не могла мне ответить.
– Все те люди, имена которых вытатуированы у меня на спине… На самом деле я искал вовсе не их. Я искал Мари – единственную женщину, которая была мне нужна. Я перевернул вверх дном весь наш мир, но так и не нашел ее.
Летта всхлипнула. Элли растерянно молчала, не зная, что сказать, и я снова посмотрел на воду. Начинался прилив, но глубина у основания волнолома по-прежнему была небольшой – фута три-четыре. Я еще немного поколебался, но потом все же спрыгнул в воду и направился вброд туда, где стоял наш «Китобой». Там я отвязал оранжевый ящик и, повернувшись на юг, двинулся вперед, все больше удаляясь от берега. Глубина почти не менялась, хотя я прошагал больше двухсот ярдов. Солдат шумно плыл рядом. Наконец я зашел в воду по пояс и остановился, чувствуя легкие толчки волн. Довольно долго я стоял, прижимая к груди ставший вдруг очень тяжелым оранжевый ящик с давно остывшим пеплом. Но нет, не только пепел был внутри! В оранжевом ящике были и смех, и радость, и воспоминания, которые вдруг нахлынули на меня вновь. Прости меня, Дэвид Пасстор, старый друг и наставник. Мне будет очень не хватать тебя и твоего голоса, пусть он и звучал только у меня в мозгу. И все же, все же я должен с тобой расстаться. Ты был для меня лекарством, но лекарством выдуманным, а у меня уже не осталось мужества, чтобы продолжать играть в эту игру. Писательство – мой наркотик – потеряло силу, а может быть, боль, гнездившаяся в моей душе, была слишком глубока, чтобы с ней могло совладать написанное на бумаге слово.
Я открыл ящик, достал бутылку вина, вытащил зубами пробку. Держа в одной руке пепел, а в другой – вино, я несколько секунд смотрел на тающий в дымке горизонт, потом одним движением перевернул ящик и бутылку вверх дном. Вино окрасило воду в розоватый цвет, пепел закачался на маленьких волнах. Солдат, весело шлепая по воде лапами, описывал вокруг меня неровную спираль.
Внезапный порыв ветра поднял часть пепла в воздух и понес сероватое облачко на юг, в далекие края, в неведомые земли. Волны по-прежнему плескались у моей груди, прилив толкал в колени. Розовое облачко в воде быстро таяло, становясь едва различимым и понемногу вытягиваясь в ту сторону, где Мексиканский залив незаметно для глаз превращался в океан – в бескрайнее, бездонное, бесконечное нечто, которое так же непостижимо, как человеческое сердце.
Наконец я обернулся и увидел, что Летта и Элли стоят в воде в нескольких футах позади меня. Летта прижимала к губам ладонь, Элли крепко держалась за ее согнутый локоть.
Внезапная острая боль пронзила меня всего. Такой сильной боли я не испытывал уже давно. Дыхание вырывалось из моей груди в такт коротким, мучительным спазмам гортани. Казалось, моя душа лопнула по шву и края расходятся все дальше, а вместе с ними разрываюсь надвое и я сам. Вот две половинки меня, кувыркаясь, полетели в противоположных направлениях, и я вдруг осознал, что потратил целую жизнь на то, чтобы искать и находить потерянное. Чтобы вернуть одну заблудившуюся в горах овцу к девяносто девяти оставшимся.
Вот только…
Кто спасет меня самого? Кто вернет потерянные частицы моей души?
Этого я не знал.
Глава 41
Сев на «Китобой», мы поплыли обратно в отель. Элли на кормовом диванчике то и дело оглядывалась на оставшийся далеко позади бетонный волнолом. Летта, сидя рядом со мной, молчала, бессознательно потирая пальцы. Ее нервная энергия искала выхода, и Летта не знала, как совладать с собой. Даже после того, как мы причалили, она продолжала совершать эти неосознанные движения руками; наверное, ей хотелось мне что-то сказать, но момент был упущен, а теперь у нас не осталось времени, чтобы копаться в прошлом. Энжел по-прежнему находилась в руках у торговцев живым товаром, и мы, точнее я, должны были заняться настоящим. Летте, однако, никак не удавалось вернуться к реальности, и мне пришлось ей помочь. Постучав согнутым пальцем по циферблату своих часов, я сказал:
– Я понимаю, сколько у тебя вопросов, но сейчас ты должна позвонить своему кавалеру.
– Какому кавалеру?.. – удивилась она, но тут же опомнилась. – Ах да, этому… – И она стала набирать номер парня, который хранил в своей комнате в мотеле целый арсенал.
