Но, прежде чем действовать дальше, нам нужна была хотя бы небольшая передышка. К счастью для меня (для нас обоих на самом деле), в Божьем арсенале чудес имелось именно то, что было нам очень кстати, а именно старик, которому пришло в голову притвориться глуховатым, хотя на самом деле слышал он почти так же хорошо, как я.
Было раннее утро, но Элли не спала. Мне даже показалось, этой ночью она вообще не ложилась. Когда мы вошли в палату Клея, она сидела за столом и играла с ключом от банковской ячейки, раскручивая его на ровной поверхности, словно волчок. Я знаком попросил ее выйти в коридор. Минут через пятнадцать, оставив мотоцикл на попечении моего знакомого мастера, мы уже мчались по Каналу на юг. Элли стояла рядом со мной и, включив на смартфоне карту, показывала, куда править.
– Вон туда, – сказала она наконец, для надежности показывая направление пальцем. – Банк находится почти на берегу. Они открываются в девять. Думаю, много времени это не займет, так что уже очень скоро вы сможете от меня избавиться.
Именно так я и собирался поступить – тащить ее с собой дальше на юг было попросту опасно. Свои часы, впрочем, я у Элли забирать не стал, хотя и выполнил свое обещание. Мне казалось, что, пока они остаются у нее, она будет чувствовать себя спокойнее. Увереннее. Часы у нее на запястье означали, что я почти наверняка вернусь, – если не за ней, то за своей собственностью.
– Сколько времени? – спросил я, глядя на свои часы у нее на запястье.
Она посмотрела на циферблат, но не сделала ни малейшего движения, которое могло бы указывать на ее желание – или хотя бы намерение – вернуть часы мне.
– Без четверти девять.
– Понятно. – Я посмотрел на солнце, которое взбиралось все выше. Что значат для Элли эти пятнадцать минут? Она ждала всю жизнь. Несмотря на вид крутой девчонки, Элли – как и все остальное человечество – постоянно задавала себе всего два вопроса: кто я и кто мои родители.
И второй вопрос был намного важнее первого.
По опыту своей жизни и работы я знал, что большинство людей не могут ответить на первый вопрос, пока кто-нибудь не даст им ответа на второй. Так уж мы, люди, устроены. Принадлежность к семье, роду, нации всегда опережает вопросы самоидентификации. И, добавлю, определяет нашу цель в жизни. Из этой принадлежности вырастает ответ на первый вопрос: кто мы и к чему мы должны стремиться. Почему все устроено именно так? Этого я не знаю. Могу только повторить: так уж устроены люди.
Когда-то давно, прохладными благоухающими вечерами, мы прогуливались в Эдемском саду вместе с Богом Отцом, способным ответить на любые наши вопросы и – что еще важнее – на все порывы и чаяния наших душ. Тогда получить ответ было легко – он являлся логическим следствием наших отношений с Творцом. Но после того, как мы оказались одни на холодной, враждебной земле то ли к востоку, то к западу от Эдема, получать ответы стало сложнее. Зачастую мы просто не слышим, что́ говорит нам Отец, а если и слышим, то не понимаем или не верим. Чтобы добраться до истины, нам приходится искать, бороться, страдать, но… Но где бы мы ни искали, что бы мы ни глотали, ни вдыхали и ни кололи, стремясь притупить в себе желание добраться до истины, сказать нам, кто мы есть на самом деле, может только Отец. Именно поэтому, кстати, мальчишки, растущие в неполных семьях, чаще других вступают в банды: они ищут ответ на этот извечный вопрос, а для этого им нужна отцовская фигура. Разумеется, это не единственная причина, но одна из главных.
Впрочем… если отец отсутствует, разве не может ответить на этот вопрос мать? Может, конечно. И это случается сплошь и рядом. Я был знаком с матерями, у которых хватало и мужества и ума, чтобы заменить собой студенистых амеб, которые числились у них в мужьях. Со статистикой не поспоришь: в девяносто девяти случаях из ста из семьи уходит именно отец. Не мать. И именно матерям приходится разгребать обломки.
Разумеется, бывают и исключения. И эти исключения по своему характеру являются даже еще более трагичными и болезненными для всех участников… И всё равно мы все, словно брошенные дети, снова и снова спрашиваем: кто я? где мои корни?
На самом деле этот вопрос задает даже не сам человек. Этот вопрос задает его сердце.
Сейчас оба этих вопроса ясно читались в глазах Элли.
Но ответов у меня не было.
Элли нервно переступила с ноги на ногу. Можно было подумать, она находится на пороге какого-то очень важного открытия. Ее лицо, как обычно, не выдавало никаких чувств, но я нутром чувствовал: мысленно она улыбается.
По узкому Береговому каналу мы снова двинулись на юг, проплыв пристани Норт-Палм-бич и Олд-Порт-Коув, где мы с Леттой так лихо взяли на абордаж «Дождь и Огонь». Как я и ожидал, яхта ушла, причал, где она стояла, был пуст.
Еще несколько миль – и мы подошли к подпорной стенке общественного причала, предварительно вывесив вдоль борта «Китобоя» резиновые кранцы. Охранник в банке открыл нам дверь и приветливо поздоровался, пропуская внутрь. В операционном зале мы обратились к администраторше.
– Мы хотели бы открыть вот эту сейфовую ячейку, – сказал я, показывая ей ключ.
Администраторша внимательно его осмотрела и кивнула.
– За мной, пожалуйста.
Мы прошли через дверь в глубине зала и спустились по лестнице в подвал – старое, сырое нутро банка. Еще один охранник отпер дверь в помещение, где стояли похожие на картотечные шкафы сейфы, в каждом из которых было по несколько десятков номерных бронированных ячеек. Администраторша повела нас по проходам, разыскивая нужный номер, и, в конце концов, остановилась перед ячейкой номер 27. Вставив свой ключ в одну замочную скважину, она попросила меня вставить мой ключ в другую. Я подчинился. Администраторша повернула оба ключа одновременно, потом отворила дверцу и жестом предложила забрать из ячейки небольшой железный ящичек с тонкими стенками. Отведя нас в соседнюю комнату, администраторша показала нам стоящий в центре стол и ушла, заперев за собой дверь.
– Можете не торопиться, – сказала она, прежде чем нас оставить.
Элли сидела напротив меня, пристально разглядывая потускневший металл. Она не торопилась, словно боясь того, что может оказаться внутри. Желая ее как-то подбодрить, я придвинул ящик поближе к ней.
– Действуй, – сказал я.
Мы с Леттой смотрели, откинувшись на спинки наших стульев, но Элли продолжала мешкать, и я ее понимал. От того, что лежало в ящичке, зависело очень многое. Вся ее жизнь могла перемениться в одно мгновение.
Наконец девочка потянулась дрожащими пальцами к защелке. В уголке ее левого глаза блеснула слеза, и Элли, смутившись, отерла ее порывистым движением. На мгновение она даже отвернулась к стене, но справилась с собой. Прищурившись, Элли потерла пальцы и посмотрела на меня.
– Может, лучше вы?..
Я поднялся и, встав рядом с ней, открыл жестяную крышку. Внутри лежал запечатанный конверт из плотной коричневой бумаги.
