Иван полагал себя неплохим любовником. Мог, если старался. Сейчас он не старался. По одной простой причине - в этом не было необходимости. Не надо было прислушиваться, присматриваться, гадать, что нравится, а что нет. Все происходило само собой. Словно они оттолкнулись и покатились с высокой горки. И от них теперь ничего не зависело. И вниз они доедут только вместе. Только вдвоем.
Удовольствие стало общим. Нет, оно было таким с самого начала. Одно на двоих - дыхание, сердцебиение, каждый поцелуй, каждая ласка. Все пополам, всего поровну. И сейчас он просто стремительно и яростно рвался к собственному финалу. К их общему финалу. Потому что она - с ним, рядом, будет тут же, только вместе.
Освобождение, казалось, было так недалеко, но с каждым движением не приближалось. Словно горизонт.Мокрая спина. Каменное все, что ниже пояса. Дунина крупная, все усиливающаяся дрожь. Она дышит громко, почти всхлипами, ее губы впечатались в его ключицу, а пальцы - в плечи.
Совсем вразмах, мощно, часто, глубоко. И горизонт вдруг приближается стремительно и закрывает собой все. И они оба улетают за него, падают в горячее пульсирующее облако взаимного наслаждения.Потом долго, бесконечно долго не шевелятся. Молчат. Она крепко прижимается к нему, будто боится, что все исчезнет, если отпустит. Он едва держится на ногах после пережитого, но знает точно, что устоять должен.
В жизни Тобольцева было немало достижений, которыми он гордился. Фотографии, поступки, слова. То, что он устоял на ногах сейчас - когда больше всего хотелось улечься тут же, на пол, между стулом и столом - попало в этот ряд. Ноги не держали, но она, Дунечка, держалась за него, и он не двигался с места. И прижимал тоже крепко. Вдвоем было проще. Эта крепкая близость после - такая же нужная, как то, что было до. А, может, и более нужная. Важная.
Дуня шевельнулась. И сразу стало ясно, что пряжка ремня впилась ей в бедро. Что его джинсы держатся на честном слове и на рельефе мышц ниже спины. И что между ним и Дуней по-прежнему жарко. А еще влажно. И липко.
- Слушай... Надо как-то сменить диспозицию... Может быть, дойдем до кровати?
Она согласно кивнула, все так же прижимаясь щекой к его плечу.
- Давай только в ванную по дороге завернем.
И они туда зашли. Там, на полу, оставили свою одежду и сомнения - если где-то и у кого-то они были. Смыли с себя все, включая смятение и неловкость. И, может быть - стыдливость, но не у него точно. Впрочем, судя по тому, что ему шептала и что с ним творила Дуня, ее скромность куда-то испарилась. Или смылась ароматным гелем.
*Дуня совсем не помнила, как оказалась стоящей на полу. И как добралась до ванной - тоже. Она шла сама? Он ее вел? Перед глазами карусель, карусель, карусель... вокруг яркие пятна, как разноцветные солнечные зайчики. Только когда за его спиной захлопнулась дверь - огляделась. И покачнулась. И он поймал. И перед глазами - губы...
- Ты целуешься с искрами, ты знаешь?
Она не дала Ване времени на ответ, потянулась сама, требуя искр, настойчиво, жадно, сбивая дыхание. Он бы, наверное, не удержался, но за спиной была дверь, и оба просто впечатались в нее. Дуня никак не могла оторваться от вкусных губ. Солнечные зайчики плясали даже перед закрытыми веками, и было очень хорошо... упоительно хорошо... но вдруг закончилось его легким шлепком по ее мягкому месту.
- А с царицами так нельзя, - нравоучительно заявила она, слегка отстранившись.
Иван в ответ взял Дуню за плечи и решительно развернул в сторону ванны, видимо, намекая, что ей туда. Дуняша некоторое время неподвижно стояла, пытаясь сообразить, как же туда в платье, пока не увидела свое платье лежащим на полу у ног. Вместе с бюстгальтером. Платье-самораздевайка и бюстгальтер-самоснимайка. Чудеса!
- Ну, хорошо, - пробормотала, глядя на борт ванны, - еще бы молочный берег переступить.Переступила. И даже очень уверенно, а вот потом, когда его руки отпустили, Дуня почувствовала себя стоящей посреди корабля во время легкой качки. Прямо по курсу! Тихо хихикнула. Прямо по курсу - как раз напротив глаз, была маленькая полочка с гелями для душа. Она взяла один флакончик, ландышевый, и стала сосредоточенно откручивать крышку. Вот, кстати, поторопился автостопщик выходить из леса. Надо было в конце мая, когда ла-а-андыши. И тогда он смог бы подарить ей букет! А то вышел без цветов и напугал. Гель никак не открывался, совсем непослушный. Дуняша сосредоточенно вертела его в руках, хмурилась и негодовала, пока не выдала очевидное, повернувшись к Ване:- Никак.
Он стоял рядом, без футболки и вообще... без всего. Дуня открыла рот и снова закрыла, завороженная переплетением вытатуированных темных линий на его руке. Она так давно хотела их потрогать. Почему не сделала это до сих пор? Рука медленно поднялась и заскользила от шеи вниз - по плечу, до локтя, взгляд следовал за рукой, остановился на груди. Ее тоже захотелось потрогать...
Дальше все как-то спуталось, гель куда-то исчез, вернее, ее им мыли. Это точно. Она, наверное, тоже мыла, потому что видела свои ладони на его коже, и капельки воды, и как они вместе с мыльными ручейками стекали вниз по темной вязи на мужском плече, и дурманяще пахло ландышами. Будто в майском лесу. Снова захотелось целоваться, но Ваня увернулся и выключил воду. Стало тихо.
То, что он отказался от поцелуя - задело, поэтому, пока Дуню заворачивали в мягкое махровое полотенце, она обиженно спросила:- Я тебе не нравлюсь?
- Нравишься. Очень.
- Ты мне тоже. У тебя необыкновенно красивые ресницы.
Он вдруг перестал ее укутывать и замер, а потом медленно спросил:- Только ресницы?
- Попа тоже ничего. Наощупь, - с умным видом покивала головой Дуняша. - Еще руки. Я все представляю, как ты на пианино играешь. Наверное, это красиво. Покажешь однажды?
Он что-то непонятное пробормотал в ответ, а она вдруг вспомнила его пальцы вчера на клавиатуре, мысль зацепилась за картинку, память повела дальше и закончилась разгромом на балконе. Дуня не хотела на балкон. Там опасно и страшно.
- Я не хочу на балкон, - прошептала. - Ваня, я не хочу на балкон.
*Не все можно смыть гелем. Это Иван понял, когда, после всех гигиенических процедур она сказала вдруг про балкон. В голосе снова скользнул тенью страх перед случившимся так недавно. Нельзя давать ему ни малейшего шанса.
- Какой балкон? Дуня, ты льстишь моей фантазии. Дальше спальни она не простирается.Подхватил Дуню вместе с полотенцем. И до спальни донес на руках. Второе дыхание открылось. В неожиданном месте.
Кровать оказалась царской. Широкий упругий матрас, удобная спинка, гладкий сатин простыней. Они сполна воспользовались всем этим богатством. Каждый квадратный сантиметр сатина, каждый изгиб спинки. Подушки, одеяло - то мешались под ногами и руками, то шли в ход. То Дуня сверху с задыхающимся: «Я царица или нет?!». Иван какое-то время позволял ей и наслаждался царской властью и лаской. А потом - переворот, она под ним. «Кончилась ваша власть!». И теперь настал ее черед подчиниться ему - доверчиво, покорно, страстно.
