За спиной хозяина кабинета на манер крыльев развевались бархатные флаги победителя соцсоревнований, и Евгению почему-то подумалось, что именно так должен выглядеть Люцифер на троне. Он улыбнулся, хотя момент для этого был явно неподходящий.
Владимир Яковлевич и завкафедрой уселись, а его оставили стоять, как школьника.
– Евгений Павлович, – проректор окатил его точно таким же взглядом, как давеча Варя, – оказывается, вы, поступая к нам на работу, утаили от отдела кадров важную информацию.
Евгений посмотрел на Владимира Яковлевича, но тот спокойно выдержал его взгляд.
– Все графы анкеты я заполнил в соответствии с действительностью.
– Да? Давайте посмотрим, – проректор открыл жиденькие картонные корочки его личного дела, – в графе «близкие родственники» вы указали супругу, Горькову Зинаиду Степановну. Почему?
Евгений пожал плечами:
– Потому что на момент приема на работу я был женат.
– А после, Евгений Павлович?
– А после развелся.
– Не подскажете ли вы нам причину, по которой распался брак?
– Простите, но это вас не касается.
– Ладно, допустим, – проректор кивнул, – тогда просто ответьте, почему вы не указали в анкете, что вашим отцом является не кто иной, как Павел Горьков, психопат-убийца?
Евгений стиснул зубы и промолчал.
– Отвечайте на вопрос, – вмешался завкафедрой.
– Потому что когда человек женится, то он обретает собственную семью, соответственно ее и указывает в анкетах, – процедил Евгений.
Проректор засмеялся:
– Ах, как удобно! А когда жена оказывается преступницей, то в анкете можно указывать родителей! Какие только уловки ни придумывают граждане, чтобы скрыть правду о себе. Евгений Павлович, дорогой вы наш, ну неужели вы не понимали, куда устраиваетесь? Это один из лучших вузов страны, выпускники его гремят по всему миру, неужели же вы не подумали, что не нужно к нам идти с таким пятном на биографии?
– А с каким, собственно, пятном? Я достойно служил, а сын за отца не отвечает.
– Так-то оно так, но законы генетики, извините, пожалуйста… – Проректор многозначительно скосил глаза.
– Ну так я к вам не размножаться пришел, а всего лишь преподавать марксистско-ленинскую философию.
Завкафедрой вдруг всплеснул руками и по-бабьи покачал головой:
– Вот именно, такой предмет! Святые для каждого советского человека понятия, и вдруг сын жестокого убийцы…
Проректор встал из-за стола. Старинный паркет поскрипывал под его ступнями в модных саламандровских ботинках.
Приблизившись к Евгению и доверительно взяв его под локоток, проректор сказал:
– Евгений Павлович, мы тут все взрослые люди и понимаем, что лично вы, может быть, не совершили в своей жизни ничего плохого и никогда не совершите. И как к преподавателю, насколько мне известно, к вам претензий нет. Но вы тоже должны понимать, какая репутация у нашего института, и наш долг передать ее следующим поколениям такой же безупречной, какой мы приняли ее у наших предшественников. Знаете, сколько народу претендовало на ваше место? Но мы взяли вас, потому что решили, что ваши биография и жизненный опыт помогут кафедре стать немного ближе к жизни… Это был эксперимент, и, к сожалению, неудачный. Мы не подумали, как теперь объяснять студентам и их родителям, почему философию преподает не выпускник университета, а бывший замполит. Простите уж, но это все равно, как если бы им кардиологию читал фельдшер «Скорой помощи».
– Я окончил КВВМПУ, – отчеканил Евгений, – и первая буква «В» в нем обозначает «высшее». Если развить вашу аналогию, то это все равно, как если бы родители возмущались, что кардиологию читает выпускник Военно-медицинской академии.
Проректор раздраженно махнул рукой:
– Хорошо, хорошо, мы старались щадить ваши чувства, но, раз вы не понимаете намеков, должны сказать прямо. Студенты боятся ходить к вам на занятия. Это первый-второй курсы, почти дети, естественно, им страшно.
– Вот именно, дети, которые скажут что угодно, лишь бы прогулять.
– А если бы вы были девочкой семнадцати лет, вам не было бы страшно?
Евгений нахмурился. А действительно… Есть у него знакомая девочка двенадцати лет, которая не испугалась и ходила бы в дом к сыну маньяка, если бы не запрет бабушки, но Варя одна такая. Нормальным детям свойственно пугаться чудовищ. Даже не бояться их в прямом смысле слова, скорее, брезгливо сторониться. Он сам подростком вздрагивал, когда видел людей с уродствами, старался не подавать вида, но все равно у него на целый день портилось настроение.
– Я бы тогда, наверное, хотел послушать умных людей, – вздохнул он, – которые бы объяснили мне, что сын за отца не отвечает и когда преувеличиваешь мнимую опасность, всегда есть риск недооценить настоящую, ведь на злодее никогда не написано, что он злодей, поэтому с сыном маньяка надо быть настороже точно так же, как и со всеми остальными мужиками. Думаю, я бы хотел, чтобы мне объяснили, что нельзя бояться собственных страхов, потому что опасность таится во всем, что нас окружает, и единственный способ жить интересно – это оценивать опасность адекватно, а не шарахаться от каждого куста.
– Да что вы его слушаете, – перебил Владимир Яковлевич, – он вам сейчас наговорит! Это же замполит, а всем известно, когда замполит умирает, язык во рту еще три дня шевелится.
– Так точно, – улыбнулся Евгений.
– А что бы вы хотели услышать, будучи родителем семнадцатилетней девочки? Что могло бы вас успокоить, знай вы, с кем администрация вуза вынуждает общаться вашего ребенка?
Евгений развел руками и повторил слова Фамусова:
– «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом?»
– Не надо ерничать, Евгений Павлович! Вы воспользовались тем, что начальник отдела кадров, очарованный вашей боевой биографией, не стал слишком тщательно вас проверять и в результате что?
– Что?
– Нежелательные эксцессы, Евгений Павлович! У нас учатся дети уважаемых людей, цвета нашей профессуры, просто известных врачей, и все они, знаете ли, волнуются за свое потомство.
– А как же дети рабочих и крестьян? – спросил Евгений.
– Не надо передергивать! В самом деле, глупость какая: если отец и сын токари на заводе, это трудовая династия, а когда у нас трудовая династия, это почему-то сразу блат.
– Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему? Я могу.
– Молодой человек, прекратите, пожалуйста! – Проректор вернулся за свой стол, снова сел под багряные знамена и захлопнул дело Евгения. Получилось бы эффектно, не будь папка такой тощей. – Ообсуждать больше нечего, так что давайте перейдем к выводам. Лучше всего будет, если вы, Евгений Павлович, напишете заявление по собственному желанию.
