Дальше Костенко еще немного посокрушался о ребятах, которым на заре жизни выпало такое испытание – узнать, что любимый наставник на самом деле психопат и убийца, но к характеристике личности Горькова это не прибавило ничего нового.
Зейда нахмурился и почесал переносицу кончиком ручки, так ничего и не записав, и многозначительно кашлянул. Это был сигнал. Яна привстала, но тут же опустилась обратно на диван.
Тогда Виктор Николаевич принял огонь на себя и своим неподражаемым южным говорком поинтересовался, а не допускает ли многоуважаемый Сергей Васильевич хотя бы тени мысли, что ошибся? Ведь Горьков так и не признал вину.
На всякий случай Яна втянула голову в плечи, но Костенко добродушно засмеялся и сказал, что на дворе, слава богу, не сталинские времена, когда признание считалось царицей доказательств. То, что Горьков запирался до последнего, ничего не значит, потому что против него было столько улик, сколько редко удается собрать.
– Уж если того, что я перечислил, недостаточно, то тогда я вообще не знаю, как доказывать вину, – Сергей Васильевич театрально развел руками, – ах, молодежь, молодежь, все-то вам хочется выставить стариков дураками. Но нет, ребятушки, дело свое я крепко знаю.
После этих слов оставалось только уйти.
Виктор Николаевич увязался провожать, но в дороге все молчал, и Яна сначала смущалась. Однако вскоре ей сделалось на удивление легко, как с близким человеком. Зейда довел ее до парадной, прощаясь, спросил телефончик и не хочет ли она как-нибудь погулять, но Яна сухо отказалась.
Все-таки она девушка из интеллигентной семьи, а Виктор Николаевич, хоть и с высшим образованием, очевидно, что простой, как первый советский трактор. Возможно, он крупный специалист в своей области, но с общей культурой там беда. Один говор чего стоит! А физиономия какая простецкая! Родители в обморок упадут, если увидят Яну рядом с этим крестьянским сыном. И потом, извините, советские люди, конечно же, интернационалисты все без исключения, пятнадцать республик – пятнадцать сестер, никто не спорит, но надо смотреть правде в глаза: потому что лично Яне хотелось бы встречаться с коренным ленинградцем. Не потому, что кто-то лучше или хуже по праву рождения, боже мой, конечно же, это не так, но чтобы было общее воспитание, общие интересы и как минимум чтобы на основе всего этого можно было бы понимать друг друга без труда. А то Зейда сказал «сгоден», и она полчаса думала, для чего же он признает себя годным, а оказалось, на украинском языке это значит всего лишь «согласен». Мы уважаем их культуру, они – нашу и, наверное, нет ничего плохого и тем более националистического, если девушка хочет оставаться в той среде, в которой выросла. Гулять он ее зовет, скажите пожалуйста! И чем предложит заняться? Посидеть на завалинке, полузгать семечки? Или Виктор Зейда сразу позовет в кровать? Судя по хищному блеску в глазах, Виктор Николаевич преследовал именно эту цель и на всякую романтику отвлекаться не собирался.
Весь вечер Яна перебирала в памяти сцену их прощания: достаточно ли холодно она ответила? Понял ли он, что она не такая и с ней нельзя гулять в постели?
И даже когда легла спать, Яна думала не о Сергее Васильевиче, а о наглом специалисте по маньякам. Понял ли он, что недостоин такой девушки, как Яна, и что она ответит ему, когда он снова попросит телефончик.
Вообще встреча с Костенко оставила неприятный осадок. Было стыдно вспоминать, как они пришли в дом к заслуженному человеку и обвинили его в непрофессионализме, разве порядочные люди так поступают?
Виктор Николаевич еще рубанул с крестьянской прямотой, мол, а вы, товарищ, случайно не уморили невиновного человека? Хотя тут как ни спроси, а суть одна… Нехорошо получилось, и зря она пошла на поводу у Юрия Ивановича.
У Зейды свой интерес, ему надо собирать материал для диссертации, Юрий Иванович не может мыслить здраво, потому что речь идет об убийстве его сына, так что Яна в этой странной компании единственное незаинтересованное лицо и потому должна сохранять объективность во что бы то ни стало.
Действительно, Костенко к старости стал немного жестковат головой, или, говоря по-научному, у него развилась ригидность психических процессов. Многое забылось, кое-что помнится не как было, а как хочется, и память непосредственно о событии подменяется памятью рассказа о нем. Но это естественно и неизбежно, за семьдесят пять лет сколько всего накапливается, попробуй сохрани в первозданном виде.
Надо учитывать, что дело Горькова – лебединая песня Костенко, не венец, но достойнейшее завершение карьеры, ведь далеко не каждый следователь может похвастаться поимкой психопата-убийцы. Хочется ли Сергею Васильевичу думать о том, что он, возможно, ошибся? Вопрос риторический.
Тем более что весомых аргументов в пользу этой версии нет. Горьков не признал вину? Он был умный человек и понимал, что никакое чистосердечное признание и деятельное раскаяние не спасет от расстрела. Чутье старого оперативника подсказало, что писатель не виноват? Вообще не считается. На интуицию никогда нельзя полагаться. Остается только «Фольксваген», который то ли был, то ли не был. Но какой дурак будет совершать преступления на такой приметной машине?
Яна вздохнула. Нет, это, пожалуй, не аргумент. У нас, слава богу, не гнилой капитализм, где человек может в любую секунду пойти в магазин и подобрать себе автомобиль сообразно своим целям и достатку. Ждать открытку, сообщающую о том, что подошла очередь на покупку личного автотранспорта, приходится много лет, и ускорить процесс можно только с помощью блата или невероятных трудовых достижений. Еще варианты – купить в комиссионке с переплатой, но там тоже надо иметь своих людей, или получить в наследство, что, вероятнее всего, и произошло с владельцем «Фольксвагена».
Как бы то ни было, а у советского преступника выбор невелик – или катайся на том, что есть, или ходи пешком. Или угоняй, но это требует определенных технических навыков. Раз в деле всплыл автомобиль необычной марки, опытный следователь Костенко должен был чисто рефлекторно запросить, не числится ли подобная машина в угоне. С его опытом он просто не мог этого не сделать.
Сергей Васильевич как будто не обиделся и на прощание радушно заметил, что завидует их молодому энтузиазму и горячности, но когда «поработаете с мое, то поймете, что в жизни ничего не бывает по правилам да по линеечке». Он прав. Чем сложнее и запутаннее случай, тем больше в нем пустой породы, информации, которая кажется многозначительной и важной, но в действительности не имеет отношения не только к преступлениям, но и к жизни фигурантов.
Мифический «Фольксваген» как раз из этой оперы.
Решив, что больше не станет поддаваться на провокации Юрия Ивановича и его приятеля, а, точнее будет сказать, собутыльника Виктора Николаевича, и не позволит им ради похмельных галлюцинаций выставлять себя бестактной пионеркой-следопытом, Яна подровняла авторучки в стаканчике и переложила листы копиркой, чтобы завтра начать плодотворный трудовой день.
Рабочее время закончилось пятнадцать минут назад, но Яна не спешила. Ей казалось, Зейда обязательно должен позвонить на службу, домогаться свидания или прямо, или под соусом помощи в научной работе, и она хотела раз и навсегда решительно отказать ему, чтобы больше уже никогда не возвращаться к этому вопросу.
