Успехами на профессиональном поприще Хьюго был обязан жене, она была его музой, вдохновением. Дочь его наставника, она воспитывалась в очень образованной семье. Умная и вместе с тем предприимчивая, Орлеана отличалась невероятным честолюбием, которого с лихвой хватило бы на двоих, и ждала от мужа великих свершений. Все эти годы он не мог нарадоваться своему счастью и с первого дня брака старался оправдать ее доверие.
Орлеана словно светилась изнутри, и Блэквуд обожал ее всем сердцем. Если бы не общительная натура супруги, ее умение располагать к себе людей, Хьюго обходил бы их стороной и сам бы не закатывал светские рауты. Именно под влиянием Орлеаны он искал знакомства с персонами незаурядными и харизматичными, вроде Джона Ди. Орлеана Блэквуд обладала, как нынче модно говорить, «мужским интеллектом»; иногда, в обществе, супругу приходилось просить ее держаться скромнее; наедине же они вели разносторонние дискуссии, оканчивавшиеся глубоко за полночь, пили вино при свете свечей. Орлеана питала слабость к выдающимся личностям, и, пока другие жены предпочитали – разумеется, по настоянию супругов – беседовать исключительно с прекрасным полом, она наслаждалась компанией ученых мужей. Блэквуд ревновал. Орлеана превратила его в собственника, хотя вины в том нет никакой. В человеческой природе заложено желание обладать красотой, превозносить добродетель и оберегать самобытность.
Ди как-то сказал, что Орлеана родилась не в то время и «значительно опередила эпоху». В разговоре с Хьюго она списала комплимент Ди на банальную вежливость, однако Блэквуд чувствовал: ей очень польстила столь высокая оценка ее достоинств.
Теперь у него сердце кровью обливалось при виде страданий жены. На ум постоянно приходил зловещий сеанс: Блэквуд опасался, что невольно навлек беду на свой семейный очаг и возлюбленную. Тщетно он напрягал память, силясь восстановить картину событий той ночи – рассудок словно заволокло пеленой. Блэквуд помнил, как вернулся домой на рассвете и сонная Орлеана потянулась к нему за поцелуем…
Едва их губы соприкоснулись, любимая отпрянула, ощутив привкус горелого олова. Наутро Орлеана жаловалась, будто до сих пор ощущает во рту гарь; напрасно Блэквуд ломал голову в попытке найти правдоподобное объяснение случившемуся.
Однажды вечером к Блэквуду нагрянул Талбот, в неизменной монастырской шапочке и с пытливым взглядом исподлобья.
– Чудище, – поведал он Блэквуду за чаем. – С мордой волка и медвежьими лапами.
– Талбот, успокойтесь, – пытался вразумить гостя Хьюго.
– Я видел его. Видел краем глаза, он повсюду. Во мраке. За деревом. В соседней комнате.
– У вас жар.
Талбот поднес ладонь Блэквуда к своему лбу:
– Холодный, как речной камень.
Тень, скользнувшая в постель, ледяная влага.
– Тогда помутнение рассудка, – произнес Блэквуд, отнимая ладонь.
– А еще запахи, – продолжил Талбот. – Все кругом пропахло сыростью.
– Эдвард, мне казалось, вы с призраками на короткой ноге.
– Считаете меня шарлатаном?
– Ну зачем так грубо. Скорее, фокусником. Ну согласитесь, эти ваши пророчества, трансы…
Талбот уставился в полупустую чашку:
– У вас не найдется портвейна?
– Боюсь, что нет. Орлеана давно не выходила за покупками. Она нездорова.
– Надо мной по-прежнему довлеет полынь, выпитая нами в ту ночь. Не могу доверять собственным глазам… собственным мыслям…
Блэквуд кивнул, в глубине души он разделял страхи Талбота.
– Тьма пробудилась.
Гость отхлебнул чая и, скривившись, швырнул чашку вместе с содержимым в раковину; брызнули осколки.
– Гниль, – пробормотал Талбот. – Всюду гниль.
Блэквуд понюхал свой напиток. В нос ударила вонь. Даже чайные листья испортились.
– Хьюго! – позвала Орлеана; толстые стены приглушили крик.
Талбот испуганно встрепенулся.
– Моя жена, – пояснил Блэквуд, спешно направляясь в спальню, расположенную через две двери. – Наверное, ее потревожил шум.
Орлеана сидела на кровати, сама не своя от ужаса.
– Талбот заглянул в гости и нечаянно разбил чашку.
Но любимая не слушала. Ее взгляд был прикован к гобелену, который она собственноручно повесила три месяца назад.
Изящную перекрестную вышивку в бордовых, золотистых и зеленых тонах Орлеана приметила в лондонском магазинчике погожим летним днем и сразу решила украсить ею спальню.
Блэквуд посмотрел на гобелен, но ничего любопытного не заметил.
– Нет, Хьюго, за ним. – Рот Орлеаны исказился в безмолвном крике.
Блэквуд склонился над супругой, взял ее за подбородок, однако она по-прежнему не сводила глаз с гобелена.
– Мне… мне его снять?
Орлеана не ответила и словно погрузилась в глубокий транс.
– Снимем его, и весь разговор, – решительно произнес Хьюго, берясь за рамку.
В следующий миг гобелен сам собой рухнул вниз.
Блэквуд отпрянул. Перед ним маячила стена – гладкая, обычная стена.
– Теперь видишь?
Он обернулся, но Орлеана уже откинулась на подушку и закрыла глаза.
– Любимая… – Хьюго вновь склонился над ней, гладил по лицу, перебирал пальцы, однако Орлеана крепко спала и не думала просыпаться.
Охваченный дурным предчувствием, Блэквуд поспешил на кухню, где застал Талбота, нервно расхаживающего взад-вперед.
– Что у вас стряслось?
Блэквуд сгреб гостя за плечи:
– Срочно отправляемся к Ди.
Облаченный во все белое чародей пересек огромный вестибюль относительно быстрым и бодрым для преклонного возраста шагом.
– Напротив, мы достигли грандиозного, ошеломительного успеха, – возразил он, выслушав все опасения и тревоги. – Сумели проникнуть за завесу сверхъестественного.
Он двинулся было к библиотеке, но Талбот решительно преградил ему путь:
– Нет, только не туда! Куда угодно, но не в библиотеку.
Ди укоризненно глянул на него, как родитель на капризного ребенка:
– Эдвард, Эдвард, а еще сферомант! Неужели ты испугался собственных убеждений?
Потупившись, Талбот замотал головой:
– Мне видится всякая чертовщина. Ты должен разбить магический кристалл.
– Дойти до последней черты и струсить. Какая досада! – обратился Ди к Блэквуду. – Ладно, идемте.
Он повел их в обсерваторию, сквозь стеклянный потолок темнело ночное небо.
Блэквуд нервничал, ему не терпелось вернуться к Орлеане.
Его бедная жена осталась дома одна-одинешенька, без присмотра.
