Прознав про готовящуюся публикацию, Хьюз умолял издателя не пропускать в печать цитируемые генералом строфы злосчастного стихотворения «Прощай, Христос», от которого поэт двенадцать лет как отрекся. Тщетно.
Типичный образчик поэтического стиля Хьюза ‹…› нет нужды прибегать к помощи воображения, чтобы представить, что случится с христианскими храмами в Америке, если ему подобные одержат верх. Чтобы представить себе кровавую баню, которую они учинят, следует освежить в памяти советские чистки.
* * *
Вскоре, 24 мая 1953-го, Хьюз занял то же свидетельское место, что Джулиен Брайан. Кон с Шайном нашли в заморских библиотеках его книги. Боже упаси, ни в одной из них не было «советских» стихов, но сам факт их существования безнадежно компрометировал Хьюза. Когда Хьюз усомнился в их наличии в закупленных Госдепом сборниках, Кон клятвенно соврал, что они там наличествуют.
Хьюза допрашивали о букве, превращающей США в СССР.
О совете убираться подальше, который он дал Христу.
О Ленине, прилечь с которым мечтают все честные люди.
В какой-то момент сорвался адвокат Ривз.
Кон: Когда вы перестали веровать в Советы?
Ривз: Это вопрос типа: «Когда вы перестали избивать жену?»
Кон: Вы, что, хотите сами давать показания?
Ривз: Нет-нет.
Хьюза никакие вопросы не смущали.
Кон: Вам не кажется, что вы следуете в «Скоттсборо лимитед» партийной линии?
Хьюз: Весьма возможно, что и так, однако я не уверен, что когда-либо знал, в чем заключается партийная линия: так часто она менялась.
Он был безупречен как адвокат: предупредителен, преисполнен желания отвечать как можно обстоятельнее и чрезвычайно щепетилен.
Верил ли он в коммунизм?
Сэр, я хотел бы узнать, что вы подразумеваете под коммунизмом, дабы ответить правдиво и честно, в соответствии с присягой.
Как примирить утверждение Хьюза, что он не состоял в партии (и не читал, что несомненно, классиков марксизма-ленинизма), с его же признанием, что он мечтал об установлении в Америке власти Советов?
Можно мечтать о жизни по-христиански, не будучи ни баптистом, ни католиком.
Хьюз утверждает, что разочаровался в советской форме правления, но в таком случае, почему в его сочинениях это разочарование никак не отразилось?
Хьюз: Я безусловно высказывал ее в устной форме.
Кон: Кому?
Хьюз: Айви Литвиновой
[23].
Кон: Кому-кому?
Хьюз: Миссис Литвиновой в России. Мы с ней много спорили.
Кон: Боюсь, миссис Литвинова для нас недоступна.
Похоже, сами следователи так и не определились: имеют они дело с лунатиком или Хьюз изощренно издевается над ними? Ответ если и существовал, лежал вне плоскости этой грубой альтернативы.
При всех своих талантах Хьюз – самое американское создание, какое я встречала. Он фундаментально практичен и, даже более того, вы ощущаете этакое, не ведающее [о существовании] горизонта существо, которое абсорбирует и обдумывает все подряд. Я чувствую, насколько ограничена по сравнению с ним. Лишь немногие вещи проникают в мою огрубевшую душу. У меня есть стандарты и принципы, и предрассудки, и слабости. Хьюз смотрит и слушает, и все абсорбирует – это-то и делает его художником. – Смедли, 1943.
Хьюз остался не ведающим о существовании горизонта художником, задумчиво абсорбируя следователей. Ужас для них заключался в том, что Хьюз, кажется, не имел против них никакого предубеждения. У него с властью в этот момент не было даже стилистических (как у Синявского) разногласий. Поэтому диалог с ним был решительно невыносим. Хьюз выступал в амплуа изысканно воспитанного и образованного Швейка.
Кон: Мистер Хьюз, когда вы писали «Скоттсборо», вы верили в послание, содержащееся в этой поэме?
Хьюз: Нет, сэр, не совсем, поскольку я сочинял речи разных действующих лиц.
Кон: Это что за показания такие, что вы сочиняли речи разных лиц, и значит, то, что там говорится, не выражает ваши убеждения?
Хьюз: Нет, сэр. Вы не можете сказать, что я не верил – если только вы позволите мне прояснить, как я ощущаю писательское творчество, – но когда вы создаете персонажа, члена Ку-клукс-клана, например… ‹…›
Кон: Вы верите в послание, которое вложили в это произведение?
Хьюз: Я верю, что некоторые люди верили в него тогда.
Кон: Вы в него верили?
Хьюз: Верил ли я?
Кон: Вы, лично вы верили? Вы можете ответить? Позвольте, я зачитаю. «Восстаньте, труженики, бейтесь, бейтесь, бейтесь, бейтесь, бейтесь. Как занавес, огромный красный флаг восстанет на мотив „Интернационала“». Восхитительно недвусмысленно, не так ли?
Хьюз: Да, и вправду.
Кон: Вы верили в это, когда писали?
Хьюз: Нет, сэр.
Кон: Вы в это не верили?
Хьюз: Нет, сэр.
Кон: Это противоречило вашим убеждениям, так, что ли?
Хьюз: Сэр, я не думаю, что на вопрос, касающийся литературы, можно ответить «да» или «нет». Я могу привести вам…
Кон: Я делаю над собой усилие, мистер Хьюз, поскольку думаю, что вы зашли восхитительно далеко, и думаю, вы столь же хорошо знаете, что делаете. Когда вы писали нечто под названием «Баллада о Ленине», вы верили в то, что написали?
Хьюз: Верил во что, сэр?
Кон: «Русский товарищ Ленин встает, разбивая гранит…» ‹…›
Хьюз: Это же стихи. Никак нельзя утверждать, что веришь каждому слову в стихах.
Кон: Даже не знаю, что и сказать. Я вас конкретно спрашиваю, вы верили в послание, которое содержат и передают эти стихи?
Хьюз: Это заслуживает подробного обсуждения. Нельзя просто ответить «да» или «нет».
Кон: Вы не можете просто ответить «да» или «нет»?
Хьюз: Могу, если только захочу ввести вас в заблуждение.
Кон: Вы написали это, мистер Хьюз, и мы очень хотим услышать ответ. Это очень важно. Да или нет?
Хьюз: Мои ощущения подсказывают мне, что невозможно ответить «да» или «нет» на такой вопрос, поскольку, например, Библия означает множество самых разных вещей для разных людей. Стихи означают множество самых разных вещей для разных людей.
Слушания что в КРАД, что у Маккарти – всегда ошеломляюще подлинный и ошеломляюще немыслимый театр. Но большинство из допросов можно пересказать своими словами. Допрос Хьюза пересказу не подлежит. Его надо читать во всей избыточной полноте. А она не только чертовски избыточна, но и коварна. Не ждешь (а если ждешь, не угадаешь, когда это случится), что Хьюз вдруг заговорит жестко и всерьез.
