В 1930-1932-м Хеллман уже работала на MGM читчиком сценариев – это была самая бесправная голливудская каста – за пятьдесят долларов в неделю. Изгнанная за попытку организовать профсоюз, она вернулась в Голливуд в 1935-м звездой Бродвея с окладом 2 500 долларов в неделю. Ее хит «Детский час» (1934) экранизировал Уайлер («Эти трое», 1936). Правда, нонконформистке Хеллман пришлось вытравить из сценария лесбийский смысл трагедии героини – школьной учительницы, доведенной ханжеским, провинциальным обществом до самоубийства. В киноварианте ее обвиняли в «краже» жениха у подруги.
Сотрудничество Хеллман с Уайлером ограничится тремя фильмами. Но их «трилогия» – «Эти трое», «Тупик» (1937) о нью-йоркских трущобах, «Лисички» (1941) о беспощадной алчности – символизирует социальный Голливуд конца 1930-х.
Я была ребенком Депрессии, пожалуй, кем-то вроде социалистки пуританского толка ‹…› и во мне бурлили чувства, которые ранние годы правления Рузвельта пробудили во многих. – Хеллман.
Элиа Казан называл Хеллман «сукой с яйцами», что по-человечески понятно. Они оба были звездами Бродвея, обоим было что терять. Но Казан предаст друзей, а Хеллман бросит КРАД публичный вызов и одержит моральную победу. Но человеком она была, да, своеобразным. Не то чтобы в ее мемуарах нет ни слова правды, но она редактировала и, возможно, переписывала свою жизнь. Но, в конце концов, она же писатель.
В Голливуде она встретила и полюбила Хэммета, чьи романы («Кровавая жатва», 1929; «Мальтийский сокол», 1930; «Стеклянный ключ», 1931) открыли эпоху нуара, экзистенциального триллера о мире тотальной лжи и невозможной справедливости.
Две вольнолюбивые и любвеобильные натуры жили своей жизнью, но оставались любящими супругами (хотя любовниками перестали быть уже в конце 1930-х) свыше четверти века, и разлучила их смерть Хэммета в 1961-м.
* * *
Самоучка Хэммет – страсть к чтению и кругозор этого отпетого драчуна и бывшего агента Пинкертона поражали даже интеллектуалку Хеллман – вскоре станет коммунистом: безрассудная смелость и честность приведут его после войны в тюрьму. Очень высокий и болезненно худой, питаясь преимущественно виски, он проживет 67 лет вопреки всем законам природы. Уйдя на войну в 1918-м, он еще в Штатах подхватил испанку, перешедшую в туберкулез, и провалявшись несколько лет в лазаретах, вышел оттуда в статусе «мертвеца в увольнительной».
Хэммет воплотил мечту Фолкнера: жить за счет Голливуда и ничего при этом не делать. К середине 1930-х он перестал писать: дар покинул его. На его счету лишь один оригинальный сценарий – «Городские улицы» (1931), история «без соплей» о юных героях, развращенных искусом легких денег.
Однако же Хэммет существовал более чем безбедно. По его книгам или с участием персонажей, им созданных, с 1931 по 1947 год были сняты шестнадцать фильмов. Главных его кормильцев звали Ник и Нора Чарльз. Обаятельные прожигатели жизни «джазового века» из романа «Худой человек» (1933) – частный детектив и его богатая жена (не говоря уже об их жесткошерстном фокстерьере Асте) – так полюбились Америке, что стали героями шести фильмов и многолетних радиосериалов. Ни к фильмам, ни к сериалам Хэммет руки не прикладывал, однако солидные «авторские» получал бесперебойно.
Он обладал врожденной элегантностью: всегда в перчатках и с тростью. ‹…› У него было прекрасное лицо – лицо интеллектуала, аскета. Ну а кроме этого – величайший пьянчуга, которого я встречал в жизни! И самый опасный! У него был своего рода гений провоцировать чудовищные истории. Он всегда оказывался среди людей, которые пытались прикончить друг друга ножами или в лучшем случае «розочками». А Дэш вдруг брал трость и пальто и исчезал! ‹…› Дэш был джентльменом, истинным джентльменом. Никогда не забуду ночь, когда он ‹…› пригласил меня на вечеринку… Это было еще при сухом законе. Дело было в частном загородном клубе. Дэш, обожавший джаз, пригласил оркестр. ‹…› Я не провел там и пяти минут, как в дверь забарабанили, и Дэш, который как раз разливал, пошел открывать с бутылкой в руке. Закрыл дверь и вернулся. Это было весьма странно: он вернулся слишком быстро, чтобы с кем-то переговорить. Я открыл дверь и обнаружил на пороге человека без сознания. Дэш открыл, врезал ему бутылкой по голове и захлопнул дверь. Это был очень добросовестный художник и очень образованный человек. Великий стилист… – Джон Хьюстон.
* * *
В борьбе за Гильдию от Хеллман не отставала тонкая поэтесса и новеллистка, измученная алкоголем, Дороти Паркер. Только алкоголь раскрепощал ее язык, и с него слетали язвительные, мгновенно входящие в поговорку mots
[11]. Она столько раз покушалась на самоубийство, что это ей в конце концов просто надоело. В Нью-Йорке она носила титул царицы «Рыцарей круглого стола» (или «порочного круга») – кружка интеллектуалов, собиравшихся в отеле Algonquin. В Голливуд они с Кемпбеллом приехали работать над сценарием одного из лучших фильмов об изнанке киноиндустрии – «Звезда родилась» (1937). Голливуд принесет Паркер бешеные деньги и номинацию на «Оскар», забрав в обмен растраченный по пустякам дар.
Их с Кемпбеллом жизнь, как и жизнь Хеллман (подруги Паркер) с Хэмметом (Паркер на дух не выносившим), – многолетняя нервная драма борьбы с самими собой за сексуальную свободу. Они ухитрились, прожив вместе четырнадцать лет, в 1947-м развестись, чтобы воссоединиться через три года. Когда кто-то из гостей умилился – де, повторная свадьба дала возможность встретиться множеству людей, давно не видевших друг друга, – Паркер съязвил: «Включая жениха и невесту».
Их тоже разлучит смерть – страшная гибель Кемпбелла в 1963-м.
Меня забавляли ее избыточно изысканные манеры – издевка своего рода, – нередко прикрывавшие презрение и неприязнь к тем, кто ей льстил, в ту самую минуту, когда она напрашивалась на лесть. Стоило ей выпить, и манеры ее становились изысканными до нелепости. Но при этом она насмешничала и язвила: доказывала себе ‹…› что ее не купить. Она ошибалась: ее могли купить и покупали долгие годы кряду. Но купленный билет был годен лишь на какой-то отрезок ее жизни. ‹…› Дотти притерпелась ко многому, чего я терпеть не желала. Должна, однако, признать, что Дотти всегда обрушивалась на богатых и знаменитых, к которым ее тянуло; меня же, напротив, они никогда особо не привлекали, так что я не давала себе труда на них ополчаться. – Хеллман.
На профсоюзном ристалище Хеллман и Паркер оказались в своей стихии.
Услышав заверения Занука, что Академия гарантирует защиту прав сценаристов, Паркер не выдержала:
Полагаться на Академию – все равно что трахаться в мамином доме. Кто-нибудь всегда подсмотрит в замочную скважину.
Дотти ‹…› разговаривала с писателем по имени Эверетт Фримен, пытаясь убедить его вступить в Гильдию, а он сказал, что, по его убеждению, творческим личностям нечего делать в профсоюзах. ‹…› Дотти не вынесла этого и потеряла терпение: «Этот сукин сын сказал, что он – творческая личность! Если он творческая личность, то я королева Мария Румынская!» – Гудрич.
