Ксанти – это Хаджи-Умар Мамсуров, будущий генерал-полковник и Герой Советского Союза, один из величайших диверсантов в истории. О его роли в Испании говорят два подряд полученных ордена: Ленина (январь 1937-го) и Красного Знамени (июнь 1937-го).
Скромный Хаджи-Умар не любил давать интервью и поэтому обходил журналистов и писателей. – Роман Кармен.
Скромность Мамсурова прямо пропорциональна его засекреченности. И только ради Хемингуэя ему пришлось наступить своей скромности на горло, причем в разгар обороны Мадрида. Интересно, на каком уровне согласовывалась эта «жертва»? Вряд ли на уровне главного советского военного советника в Испании – скорее, Разведупра РККА или ЦК ВКП(б). Хемингуэй свой. Хемингуэю можно. Но представить его членом партии немыслимо, в отличие от Фицджеральда: Хэм слишком эгоистичен (и в своем эгоизме готов красиво – непременно красиво – погибнуть за правое дело).
Смерив меня пристальным взглядом, он вдруг сказал:
– Мне нравятся коммунисты, когда они солдаты, но, когда они становятся проповедниками, я их ненавижу.
– Проповедниками? – удивленно переспросил я.
– Да, проповедниками – комиссарами, которые раздают папские буллы, – сказал он, свирепо сверкая глазами. ‹…›
Очевидно, лишняя порция виски возбудила в Хемингуэе воинственный дух. И он забормотал себе под нос: «Диалектический материализм, прибавочная стоимость, норма прибыли, диктатура пролетариата», словно пытался разозлить меня этой нелепой литанией. ‹…›
– Убеждения, – внезапно заорал он, – Убеждения с большой буквы, Отечество с большой буквы! К черту большие буквы! Великие обманщики, начиная с фараонов, пользовались большими буквами, чтобы мистифицировать таких простаков, как я! – Джозеф Норт.
* * *
Я воображал, что коммунизм способен покончить с истеблишментом. Когда же я осознал, что он на это неспособен, то быстренько свалил и решил заниматься этим на свой страх и риск. – Боулз.
Триумф Народного Фронта был пусть скоротечен, но тотален. Он не просто объединил «всех честных людей», красных и «розовых», он объединил их до степени неразличимости. Либералы грозно скандировали: «Рот фронт!», коммунисты исповедовали мелкобуржуазный гуманизм.
Большинство из тех, кто ходил на собрания или вступал в партию, были либералами, которых некоторые аспекты коммунизма подкупали как способ борьбы с социальным злом. – Отто Преминджер.
На самом деле я не был коммунистом. Я не был согласен [со всеми партийными догмами]. Меня объединял с ними тот простой факт, что они выражали самый радикальный протест против того, что ‹…› творилось в мире. ‹…› Я был коммунистом только в том смысле, что чувствовал: они противодействуют войне и расизму, [их деятельность] помогает неграм, евреям и так далее. Я не был коммунистом в том смысле, что не разделял желание коммунистов править миром. – Эндор.
Мое отношение к СССР не особенно повлияло на мое решение стать коммунисткой. ‹…› Борьба против войны, приемлемая даже для скромных домохозяйств цена гамбургера, достойный и недорогой детский сад – вот что было для меня важным. – Герда Лернер.
Происходило нечто прямо противоположное одурманиванию коммунистами «полезных идиотов». «Идиотами» оказались сами коммунисты: революционная партия под воздействием светских революционеров и салонных диссидентов стремительно и самоубийственно превращалась в реформистскую. Читая мемуары голливудских красных, порой застываешь в недоумении: о чем вообще речь: о собраниях членов партии или «Анонимных алкоголиков»?
Чувство товарищества, не сравнимое ни с чем, что я испытывала раньше. – Джин Рувероль.
Я ежедневно пожимал руки черным товарищам, работал бок о бок с товарищами-женщинами без тени расизма или сексизма. За тридцать лет до того, как женщины обрели права, коммунист-мужчина спрашивал близкого товарища: «Где твоя жена? Почему ее нет? Она читала этот памфлет? Ты что, шовинист?». – Мальц.
Идиллия эта, впрочем, заканчивалась у ворот студий.
Писатели, получавшие пятьсот долларов в неделю, не смешивались с двухсотдолларовыми писателями. У меня не было светского общения с людьми вроде Трамбо или Ларднера. Я оказался у Далтона дома, потому что мы оба входили в редколлегию журнала Mainstream. ‹…› А Ринга, знаете ли, я не встречал, пока мы не получили повестки [КРАД]. ‹…› Мы с Далтоном и другими стали близкими друзьями, только когда вышли из тюрьмы. – Бесси.
[Сценаристу Бену Барцману] нужна была женушка на кухне. Круто для коммуниста, особенно для коммуниста, который только что провел уик-энд, обсуждая «женский вопрос». Они там обсуждали, надо ли платить женам зарплату. В теории партия была предана делу равноправия женщин. На практике большинство мужчин-коммунистов, особенно в Голливуде, не следовали этому догмату. – Норма Барцман.
* * *
Единственную осязаемую победу НФ одержал, «отомстив» за Эптона Синклера. В 1938-м губернатором Калифорнии стал ньюдилер Калберт Олсон – правда, в отличие от Синклера, он не угрожал финансовым интересам Голливуда.
Гарри Бриджеc был одним из моих лучших друзей. Как-то раз он пришел ко мне и сказал: «Слышь, у демократов есть один сенатор, который, по-моему, будет отличным губернатором. Я хотел бы с ним встретиться». Я встретился с ним, он идеально подходил на роль губернатора – седовласый, достойно выглядящий, – и был за все хорошее против всего плохого. Он был за предоставление профсоюзам права заключать коллективные договоры, он сказал, что освободит Тома Муни и т. д., и т. д. ‹…› Вернувшись в Голливуд, я помог создать Демократический кинокомитет. В итоге мы собрали для Олсона довольно много денег. – Брайт.
Голливудский комитет в поддержку Олсона (июнь 1938-го) – это был всем фронтам фронт. Председатель – Хэммет, его заместитель – Филип Данн, финансовый директор – Дадли Николс. За агитацию отвечал Брайт, бивший врага его же оружием. Припомнив, какой урон нанесла Синклеру фейковая хроника, он выпустил фильм «Говорит Калифорния», который увидели полмиллиона человек. Магнаты при всем желании уже не могли выворачивать карманы служащих: за какие-то четыре года Голливуд стал неузнаваем.
Врагам оставалось только подсчитывать, сколько человек в новом правительстве штата находится на содержании у Коминтерна. Сценаристка Рена Вейл, порвав с компартией, заверяла в статье с эсхатологическим заглавием «Сталин над Калифорнией» (American Mercury, апрель 1940-го), что лично знает не менее дюжины оборотней, включая вице-губернатора Эллиса Паттерсона. Что касается самого Олсона, то Вейл многозначительно констатировала: нет прямых доказательств того, что он кому-то что-то обещал в обмен на финансирование своей компании.
Брайт подтверждает: красные выторговывали себе посты в будущей администрации – но какие посты! Так, Олсон пообещал Бриджесу назначить Стэндера инспектором соревнований по боксу – но не потому, что Стэндер любил подраться: просто боксерские матчи проходили на стадионе «Американского легиона», и «свой» надзиратель в этом ультраправом гнезде красным был бы как нельзя кстати. Никакого поста Стэндер так и не получил, в отличие от Брайта, извещенного телеграммой о назначении его в комиссию штата по борьбе с вредными насекомыми.
