Интересно было бы узнать, удалось ли Мальчику Йогурту разыскать своего отца. Думаем, рано или поздно они наконец встретятся. Да и наша история не закончилась: она продолжится в следующих книгах. Не может же Вселенная уместиться в одной-единственной! А что, если Вселенная и есть книга? Книга, которая читает саму себя…
Интермедия. Почему поёт Дядюшка Дуб
I. Винченца и Винченцо. Два голоса, одна любовь, тридцать огров и тот, кто ненавидит
И всё же как могло случиться, что гигантский дуб мало того что разговаривал и разгуливал по свету, но ещё и исполнял оперные арии? При этом обладал отличным слухом, а петь умел сразу на два голоса!
Вот что дедушка Друс рассказал об этом внукам — не просто слушателям, а действующим лицам в нашей истории.
Итак, когда-то давным-давно жили на свете двое: оперные певцы, муж и жена, безумно любившие друг друга. Жили они во Флоренции, были молоды, и звали их Винченца и Винченцо.
Они и поодиночке неплохо пели. Да что уж там говорить, голоса у них были ангельские! Стоило же им запеть дуэтом, получалось так прекрасно, что люди шептались: дело нечисто, тут явно не обошлось без колдовства.
Стихал гулявший по городу ветер, застывали плывущие по небу облака — казалось, даже они наслаждаются пением. И не только облака: на площадь перед театром, где певцы исполняли свои арии, сбегались все бездомные собаки и кошки — им тоже хотелось послушать дуэт знаменитых Винченцо и Винченцы.
Никакое это было не колдовство: просто эти двое любили. Они смотрели друг другу в глаза и верили, что нет на свете ничего чудеснее, чем петь на два голоса. Если они исполняли лирическую песню, публика задумчиво вздыхала. Когда выбирали что-нибудь повеселее, люди смеялись. При печальной или трагичной песне все глаза, рукава, платки и башмаки зрителей намокали от слёз.
Если какой-нибудь недотёпа случайно чихал, когда Винченцо и Винченца пели, остальные слушатели принимались шипеть: «Чщ-щ-щ-щ!» и «Тс-с-с-с-с!» — а то и вовсе выводили бедолагу из театра. Разумеется, в почтительном молчании.
Случалось, их просили убаюкать детей, которым не спалось. По какой причине? Да по какой угодно: может, ребёнку перед сном рассказали страшную сказку, а может, разболелся животик. Так или иначе, пение Винченцо и Винченцы быстро успокаивало малыша, и тот засыпал безмятежно, как вода в вечернем пруду. Они пели ему что-нибудь из Моцарта или Беллини… Частенько вместе с ребёнком засыпали родители, а заодно и прочие домочадцы.
Приглашали их и к тяжелобольным. Пение успокаивало любую, даже самую острую, боль и облегчало предчувствие смерти.
Они были счастливы. Они любили друг друга. Они обожали петь. Чего же ещё желать?
Новая радость явилась к ним сама. Радостью этой был ребёнок, мальчик или девочка, которого ждала Винченца. А злой рок явился в их дом под именем кардинала Рокалио.
Рокалио был влиятельным человеком. Нос его напоминал клюв, а лицо выглядело измождённым от постоянно терзавшего его голода. Блюда, которые ему подавали, были изысканны и обильны, но голод не был связан ни с едой, ни с питьём. Рокалио жаждал господства. С каждым вздохом он стремился получить больше и больше власти. Любой: над людьми, предметами, явлениями.
Всякое его приказание исполнялось тотчас же. Сам герцог Флорентийский слушался и повиновался ему. Так, однажды Рокалио взбрело в голову завести собственную армию. Она получила имя «Тридцать огров Рокалио». Конечно, ограми солдаты его не были — по крайней мере, некоторые. Но все как один оказались дикими, грязными, шумными и свирепыми, к тому же огромного роста. Всё это льстило Рокалио, который отлично знал: страх — главное условие власти. «Боятся — значит уважают», — не раз повторял он, посмеиваясь.
Слухи о Винченцо и Винченце дошли до Рокалио. Неизвестно почему он воспылал к ним отчаянной ненавистью. Подобное случается и в природе: одни животные рождаются, чтобы охотиться, и думают только о том, чтобы догонять, хватать и терзать других. Дело в том, что кардинал был человеком крошечного роста, его писклявый голосок напоминал звук тростниковой флейты, а лицо казалось серым и невыразительным. Сам он петь не умел и терпеть не мог, когда поют другие. Искусство, существующее исключительно для того, чтобы дарить радость, с раннего детства вызывало в нём отвращение. Танец казался ему кривлянием, музыка — бессмысленным сотрясанием воздуха, от живописи его тошнило, литературу он воспринимал как пустую трату времени, не имеющую ни малейшего отношения к реальной жизни. Единственным доступным его пониманию видом деятельности были приказы, которые безоговорочно выполнялись, и подчинение других людей своей воле.
В тот день, когда Винченца сказала Винченцо, что беременна, один из огров как раз вышел из кардинальского дворца. У него было с собой письмо, адресованное молодым супругам.
Открыв дверь и увидев перед собой кардинальского огра, Винченца онемела от ужаса. Маленький чайник — в полдень она обычно заваривала травяной чай — выпал у неё из рук и с грохотом покатился по полу. Огр заговорил. Его манера произносить слова больше смахивала на собачий лай, чем на человеческую речь.
— Письмо… от кардинала! У-у-у… Рокалио! Слушать сюда! Слушаться кардинала Рокалио!
Внезапно он осклабился. Ему понравилось лицо Винченцы, особенно ужас, отразившийся в её глазах. Он перешагнул порог и оказался в маленькой прихожей.
— Винченцо! — позвала на помощь женщина.
Муж тут же явился на её зов из дальних покоев дома.
В письме же было вот что:
«По приказу Его Святейшества кардинала Рокалио:
Петь как ангелы имеют право только ангелы.
Из надёжных источников Моему Святейшеству стало известно, что колдуны Винченцо и Винченца используют запрещённые заклинания, чтобы подражать самому чарующему пению, какое только можно вообразить, а именно пению небесных созданий. Приговариваю упомянутых колдунов Винченцо и Винченцу к изгнанию из нашего почтенного города Флоренции.
Они обязаны покинуть город сегодня не позднее полуночи, ни с кем не прощаясь и в глубочайшей тайне. Если ослушаются приказа, попытаются связаться с кем-либо из родственников, знакомых или поклонников либо если их кто-то увидит, приказываю моей личной гвардии задержать их вместе с лицом, осмелившимся с ними заговорить, и заточить в самую тёмную камеру моих подземелий.
