‹…› Мы научились доверять зрителям. Эти сокращения имели такой успех, что мы даже подумывали написать исчезающую пьесу. Каждый вечер мы стали бы вымарывать из текста какое-нибудь очередное слово, и в конце концов актерам оставалось бы сделать одно – сразу же выйти на поклоны
[612].
Один из старших редакторов в издательстве, публиковавшем Воннегута, как-то раз направил ему десять страниц замечаний касательно рукописи романа «Малый не промах», разделенных на «Общее» и «Частности»: две страницы (напечатанные через один интервал), содержавшие шесть идей насчет изменения сюжета и характеристик персонажей, и еще восемь страниц – со ста пятнадцатью мелкими поправками. Рядом с каждой из этих поправок (кроме пяти) стоит галочка: очевидно, Курт разобрался со всеми этими замечаниями.
Что до замечаний редактора об усилении или ослаблении роли некоторых персонажей или аспектов сюжета, лишь два таких комментария несут на себе следы воннегутовской ручки, подчеркивающей редакторскую критику. Вот одно из таких замечаний (насчет стиля): «Использование театральных фрагментов – сцен, написанных как сцены из пьесы, – выглядит как довольно резкий и радикальный стилистический прием. Должен признаться, когда я впервые прочел эти сцены, они вызвали у меня некоторое раздражение и отторжение. После дальнейших размышлений я так и не пришел к определенному мнению. ‹…› Возможно, вам следовало бы задуматься о том, не переписать ли некоторые из сцен, выдержанных в таком стиле, подав их как рассказываемые от первого лица, сохранив их драматизм, но сделав их более прямолинейными. А из театральных эпизодов можно было бы оставить лишь один-два. Это могло бы придать больше эффекта тем театральным эпизодам, которые вы сохраните»
[613].
Окончательный вариант романа показывает, что Воннегут прислушался к этой критике. В тексте остались лишь три места, где он заставляет повествователя-драматурга подавать в форме сценария то, что могло бы быть обычной прозой, к тому же первый такой отрывок предваряется объяснением рассказчика, почему он так поступает.
Если следовать примеру Воннегута, можно дать такую рекомендацию: вы вовсе не обязаны воплощать в жизнь чьи-либо предложения насчет редактуры вашего текста. Ваш окончательный редактор – вы сами.
Если же послушно откликаться на все голоса, предлагающие изменения, уступая одному, другому и т. п., можно обнаружить, что вы сильно отклонились от курса и попали в совершенно неизведанные воды. Особенно надо опасаться замаскированных посулов славы и успеха («Если вы измените это место, будет больше похоже на такой-то бестселлер…»). В один не очень прекрасный день вы можете вдруг осознать, что пишете уже совсем не ту книгу, которую хотели написать. Может быть, вы даже перестанете получать удовольствие от процесса писания, хотя прежде он приносил вам такую радость. Так что будьте бдительны. Да, надо прислушиваться к мнению «третьих сторон». Но более внимательно вы должны прислушиваться к себе.
Вот одно письмо, которое написал мне Курт. В нем он подчеркивает, как важно следовать собственным (в данном случае – моим) художественным представлениям о том, каким должно быть произведение. Строчка насчет «перерезанной глотки» очень меня воодушевила. Она резко усилила мою уверенность в себе как раз в тот период, когда эта уверенность казалась довольно-таки шаткой.
228 E 48 10017
1 ноября 1980 г.
Дражайшая из всех возможных Сьюзен и Сюзанн,
в субботу утром получил ваши рукописи. Тут же прочел их – с немалым восхищением и удовлетворением. Возвращаю их вам. Сейчас вы уже знаете этот город не хуже моего. Нам обоим отлично известно, что тут почти не осталось журналов, которые отважились бы напечатать такой серьезный и безумно своеобразный рассказ, как ваша «Чамберс-стрит». Помимо всего прочего, это еще и что-то вроде поэмы в прозе. Ну, это уж чересчур! Но я скорее глотку себе перережу, чем призову вас писать что-то более коммерчески перспективное. «Чамберс-стрит» проделывает в точности то, что и должна.
Что касается отрывка из романа: продолжайте. Читается хорошо. Органичная, чувственная вещь. Не помню, предлагал ли я это раньше: возможно, вам имеет смысл съездить потолковать о писательстве как о бизнесе с моей приятельницей Элейн Марксон, это литагент и феминистка, ее адрес – Гринвич-авеню, 44: практически то же самое почтовое отделение, что и у вас.
С любовью,
Курт Воннегут
~
Имейте смелость бросить писать книгу
Воннегут такой смелостью обладал.
«Я выкидывал целые книги», – говорит он в одном из документальных фильмов
[614].
В прологе к «Рецидивисту» читаем:
Однажды захотелось мне написать рассказ про то, как мы с отцом на небесах встретились. С такого эпизода, кстати, начиналась эта книжка в одном из первых вариантов
[615]. В рассказе, надеялся я, выйдет так, что я ему самый настоящий друг. Только все в этом рассказе пошло вкривь да вкось, как часто бывает, если описываешь людей, которых хорошо знал. Там, на небесах, разве нет? – каждый может для себя выбрать какой хочет возраст, если только до этих лет на земле дожил. ‹…› Как автор рассказа я расстроился из-за того, что мой отец решил на небесах быть девятилетним.
Он оказался очень странным мальчишкой, который «всюду таскался» за героем и вообще требовал от него чрезмерного внимания. «Как ни верти, очень уж пессимистичный получался рассказик, ну, я его и бросил»
[616].
Иногда такое «бросание» означает откладывание текста в сторону – порой на годы. Зачастую полезно воспринимать это именно так: благодаря этому легче дать себе разрешение остановиться, если что-то идет не так, «не срабатывает». Может быть, вы потом и в самом деле еще вернетесь к этому тексту. Иногда то, что теснилось в вашем сознании, впоследствии находит себе другой путь для выражения. А иногда вы действительно прощаетесь с этой рукописью навсегда.
~
