Сдается мне, что это глубоко христианская фраза, эхо Нагорной проповеди
[444].
В Нагорной проповеди Христос благословляет учеников и народ. Воннегут поясняет, что имел в виду Твен: все узнаваемы, каждый – часть общей реки.
У Воннегута почти нет персонажей, к которым он бы – как автор – питал недобрые чувства. Да, он ярко очерчивает их недостатки. Он срывает с них маски. Он заставляет некоторых из них вести себя (и/или думать) самым мерзким образом – иногда этого требует задача произведения. Но при этом он взирает на человечество глазами антрополога, и это позволяет ему дать каждому персонажу место во Вселенной, позицию, которая никогда не сводится просто к «чистому злу» или «чистому добру».
Он уже в ранние годы научился столь достойному поведению – особенно благодаря одной афроамериканке, которую его родители наняли кухаркой, экономкой и вообще прислугой за всё:
В сущности, меня воспитала эта вот Ида Янг ‹…›. Она была гуманная и мудрая, она давала мне нравственные наставления и обращалась со мной замечательно. Она повлияла на меня сильнее, чем кто-то еще ‹…›. Всё во мне, что касается умения сопереживать и прощать, идет от Иды Янг, весьма разумной женщины. И от моих родителей
[445].
Роланд Вири в «Бойне номер пять» – «глупый, жирный и подлый». Воннегут показывает нам жестокие мысли и поступки Вири. Сообщает, что «его вечно отшивали» другие и что он «терпеть не мог, когда его отшивали», – и по-подлому мстил за это. Но Воннегут извещает нас, что Вири «было всего восемнадцать лет», что «за его спиной лежало несчастливое детство», что он жаждал быть принятым в общую компанию. Вири мечтает, как, вернувшись домой с войны, хвастливо расскажет своим родителям-неудачникам о своих боевых товарищах (которых у него на самом деле нет). Кроме того, именно Вири не раз спасает главного героя, Билли Пилигрима, чья заторможенная, как у зомби, реакция на войну давно превратила бы его в покойника, если бы не Вири, который вечно «ругал его на чем свет стоит, бил, толкал, чтобы тот не останавливался»
[446].
Такие штуки то и дело происходят в книгах Воннегута: волею судеб отвратительный персонаж становится катализатором перемен, улучшающих (или даже спасающих) жизнь.
~
Во время обучения в мастерской у Курта я написала рассказ. Прототипами его героев послужили три клиента, которых я некогда обслуживала, работая официанткой в кафе-мороженом «Гвоздика» (в городе Сан-Диего, где я выросла), – толстый, застенчивый мужчина средних лет и его престарелые родители. Они приходили в кафе каждое воскресенье, после церкви. Сидели в одном и том же закутке, на одних и тех же стульях, заказывали одно и то же. Всегда оставляли на чай десятицентовую монетку.
Они меня просто доводили до безумия. Глядя на них (особенно на сынка), я чувствовала, что задыхаюсь. В моем рассказе героиня-официантка устраивает герою розыгрыш. Ее цель – подтолкнуть его к тому, чтобы он вытащил себя из этой умиротворенности, из этого тайного соучастия с родителями в его же угнетении.
Курту не понравилось. Он счел эту историю злой.
Я редко вела себя зло или подло – даже в детстве, по отношению к другим детям. Так что, заставив героиню поступить так, я шла на некоторую натяжку, хотя это проявление несвойственной мне подлости, вероятно, было отчасти полезно с психологической точки зрения. Однако в описанной мною ситуации вполне можно было представить (и воплотить в жизнь) десятки других решений, позволяющих освободить мужчину от родительского гнета. Неодобрение, мягко выраженное Куртом, дало мне понять, что существуют иные пути для того, чтобы сдвинуть с мертвой точки наших персонажей, реальных людей вокруг, даже нас самих.
И я знаю только один закон, дети мои:
НАДО БЫТЬ ДОБРЫМ, ЧЕРТ ПОДЕРИ!
[447]
~
Контраст
Мерло-Понти
[448] отмечает в своей книге «Смысл и бессмыслица»:
Всякий природный цвет, воспринимаемый нами, порождает и цвет, дополняющий его. Эти взаимно дополняющие оттенки
[449] усиливают друг друга. Чтобы на картине явились по-настоящему яркие тона, ‹…› на ней должно быть не только зеленое (если вы рисуете траву), но и дополняющее его красное, которое заставит зеленое вибрировать
[450].
Это правило справедливо не только для живописи, но и для рассказывания историй.
Вот одно из определений слова «фон», приведенное в словаре Вебстера: «Человек или предмет, контрастирующий с качествами другого и тем самым подчеркивающий и усиливающий их: землистый вкус жареных овощей – идеальный фон для терпкости мягкого козьего сыра».
Билли Пилигрим – бледный, отупевший, едва таскающий ноги. Роланд Вири – агрессивный, громкий, мерзкий.
Их контраст хорошо высвечивает характеры обоих.
В первых четырех главах «Матери Тьмы» охранники, работающие в израильской тюрьме, заступают на вахту один за другим. Все они пережили Холокост, каждый по-разному реагирует на эту катастрофу, и это раскрывает перед читателем их индивидуальность, подчеркивает ее. В совокупности их мнения рисуют картину ужасных травм, нанесенных нацистами, и невозможности избежать последствий этих травм, физических и моральных, вне зависимости от того, какую позицию кто занимает. Применив «наложение» этих персонажей, Воннегут сумел и дать общий взгляд на проблему, и четко очертить каждую фигуру.
В «Пилотируемых снарядах», рассказе, опубликованном во времена «космической гонки» между США и СССР в период холодной войны, переписываются двое мужчин. Оба – отцы погибших астронавтов. Но один из них – русский, а другой – американец
[451].
В «Адаме»
[452] (на мой взгляд, самом нежном и трогательном из воннегутовских рассказов) двое отцов сидят в приемном покое чикагского родильного дома. Один, «гориллоподобный мистер Суза», жалуется:
– Девчонка! Уже седьмая! Теперь у меня семь дочек. Полный дом баб. Я бы легко отдубасил и десятерых здоровяков вроде себя самого, но вот родятся у меня только девки. ‹…› Конечно, если наследник нужен какому-нибудь сукину сыну вроде тебя, Нетман, то бац! – и мальчишка готов.
