– Я – твоя смерть и пришла за тобой, – ответил странный глуховатый голос.
– Но я еще молод и не хочу умирать, – севшим от страха голосом прошептал купец.
– Я могу выполнить твое последнее желание, – сказала смерть. – Проси, что хочешь, кроме одного – остаться жить на земле.
– А я могу и после смерти не расставаться с камнем? – спросил богач с затаенной надеждой.
– Конечно, если таково твое желание, – равнодушно ответила смерть. – И ты, и твое сокровище будете навечно заточены в холодной непроглядной тьме. Ты не сможешь видеть свой камень, но будешь вечно сжимать его в руках.
– И я больше никогда не увижу луны? – тоскливо спросил купец.
– Ты никогда больше не увидишь ни луны, ни сада, ни родных, – захохотала смерть. – Ты не сможешь любоваться цветами, ласкать жену, вкушать лакомства, греться на солнце и подставлять лицо летнему ветерку. Но зачем тебе все это? Всю свою жизнь ты видел только одно – драгоценный камень, и после смерти ты не расстанешься с ним.
– Дай мне срок проститься с родными, – отчаянно закричал богач, падая на колени. – Я сделаю все, что ты захочешь, только оставь мне еще один день!
– Ладно, – говорит смерть, – я подарю тебе один день, если взамен ты отдашь мне свою драгоценность.
Протянул купец смерти камень, даже не взглянув на него, и бегом бросился в дом. Мечется по комнатам, жену зовет, а ее нигде нет. Выбежал снова в сад, смотрит – у ворот жена стоит и держит в руках его заветную драгоценность.
– Откуда у тебя камень? – теряя рассудок, завопил богач. – Тебе его дала смерть?
– О чем ты говоришь? – удивилась жена. – Мне отдал его даос, когда выходил из нашего сада.
Понял тогда купец, с кем он вел беседу. Заплакал он от облегчения, потом рассмеялся, обнял жену, забрал у нее камень и, размахнувшись, зашвырнул его в реку.
С тех пор изменился купец. Стал веселым, щедрым и, как никто, научился наслаждаться жизнью. И не удивительно – уж он-то знал, что в любую минуту за ним может прийти смерть.
Учитель замолчал, и я задал вопрос:
– Интересно, к какому типу относится болезнь купца?
– А как ты думаешь?
– Наверное, это как-то связано с жаждами, – предположил я.
– Не совсем, – сказал Ли. – В данном случае мы сталкиваемся с типичным случаем одержимости.
– Это слово наводит на аналогию одержимости бесами.
– Одержимость – это обусловленное некими внутренними процессами сужение модели мира до крайне ограниченной фиксации на каком-то предмете, идее или действии. В то же время слова «одержимость бесами» в определенной мере оправданы, поскольку в период одержимости одна из сущностей, заключенных в человеке, берет верх, начисто подавляя все остальные сущности.
Типичная «одержимость бесами» обычно является неконтролируемым проявлением сущности действия.
– Мы все-таки вернулись к вопросу о сущностях, – вдохновился я.
– Напрасно радуешься, – сухо оборвал меня Ли. – Как я уже сказал, сейчас не время обсуждать тему сущностей. Лучше вернемся к предмету одержимости. Сужение модели мира может иметь самую разную природу – в его основе может лежать страсть, или навязчивая идея типа создания вечного двигателя, или желание разжечь мировую революцию, или какая-либо неутоленная жажда.
В случае купца мы видим, как болезнь духа порождает болезни тела, и даос демонстрирует нам великолепный пример шоковой терапии, которая в некоторых случаях является лучшим методом лечения одержимости.
– Почему? – спросил я.
– Можно сказать, что одержимый человек дает себе команду не видеть, не воспринимать и не чувствовать ничего, что могло бы отвлечь его от объекта его концентрации. Поэтому обычные, не экстремальные воздействия на его мысли и чувства не производят желаемого эффекта.
Представь себе бронебойное стекло. Ты можешь бросать в него камни, стрелять в него из ружья или из пистолета, но на нем не останется даже царапинки. Обычными методами тебе не удастся проникнуть за преграду. Но если тебе удастся, например, достать бронебойный снаряд, ты разнесешь преграду вдребезги, и то, что было скрыто внутри, вырвется наружу. Лишь на гребне сильных эмоций удается сломать барьер одержимости, хотя есть и другие методы, но они требуют значительно больших затрат времени и сил.
– Несколько лет назад я прочитал рассказ одного японского автора, – сказал я. – Я не помню его имени, но рассказ показался мне таким нетипичным, что он запомнился мне. Теперь я понимаю, что то, что описал автор, было примером излечения одержимости на волне сильных эмоций, хотя в данном случае это был случай спонтанного самоизлечения.
Герой рассказа, исключительно жестокий японец, каждый день, возвращаясь с работы, безжалостно избивал свою жену. Несчастная женщина была покорной и кроткой. Она всячески старалась угодить своему мужу, но тем не менее он каждый день находил повод, чтобы придраться к ней, и избивал ее с каждым разом все сильнее и сильнее.
Однажды он вернулся домой в особо плохом настроении и начал бить ее особенно жестоко. Он сломал ей ноги, она корчилась от боли на полу, вся в крови, и в какой-то момент, когда он занес руку для очередного удара, женщина с трудом приподнялась на локтях и, взглянув ему в глаза, тихим голосом произнесла: «Пожалуйста, не надо!»
Что-то перевернулось в душе ее мужа. Впервые он почувствовал, какие физические и душевные терзания должна была испытывать она за годы, которые они прожили вместе. Японец не мог понять, за что он избивал ее. Она делала все, чтобы заслужить его любовь, он ни в чем не мог ее упрекнуть, и он не мог объяснить себе, почему он вел себя подобным образом.
Японец заплакал и упал на колени рядом с женой. Он поклялся, что никогда в жизни больше не ударит ее и посвятит всю свою жизнь заботам о ней. Он отнес ее на кровать, смыл кровь с ее тела и перебинтовал ее раны. К сожалению, избивая ее в последний раз, он повредил ей позвоночник, и женщина стала инвалидом.
Теперь муж неустанно заботился о ней. Каждый день он на спине выносил ее погулять, он мыл ее в бане и готовил для нее еду. Любовь к жене стала смыслом его жизни.
– Печальный рассказ, – сказал Учитель. – Не удивительно, что он показался тебе странным, но тем не менее для японца то, что произошло, было бы вполне понятным и объяснимым. Японцам, как, впрочем, и китайцам, часто свойственна одержимость. Жестокая внутренняя дисциплина стала частью их культуры, а любое жесткое самоограничение сужает модель мира, и, в зависимости от его волевых устремлений и силы духа, японец может сузить свою модель мира до крайних пределов.
То, что произошло с твоим японцем в момент, когда женщина сказала: «Пожалуйста, не надо», можно было сравнить с озарением, с внезапно обрушившимся на него осознанием. Эмоциональное отождествление с женой разрушило его защитные барьеры жестокости и зацикленности на самом себе, но – обрати внимание – это озарение не расширило его модель мира, оно лишь способствовало замене одного типа одержимости на другой. Одержимость жестокостью сменилась одержимостью любовью.
