— Здесь самое важное, — приговаривал Кипл, поводя кочергой из стороны в сторону, — не пережать. Чтобы кость не потревожить. Иначе, отче, вмиг сознание потеряете. Врачуй вас потом. А я этот запах страсть не люблю. Да ты кричи, кричи, не стесняйся. Можешь меня обругать, страсть люблю, когда меня ругают!
— Гадина! — проорал Дигр. — Да я из тебя…
Глит усмехнулся и вновь повел кочергой. Когда железо остыло, подошла очередь иглам, загоняемым под ногти. А потом палач вздернул жертву на дыбу и принялся охаживать кнутом. Он уже не выглядел столь бодрым — несмотря на все свои усилия, ему никак не удавалось сломить дух священника. Зеленоватая кожа Кипла покрылась бледной слизью — так всегда случалось, когда он начинал терять терпение.
— Да что же он все не светится, — бормотал Кипл, вовсю орудуя пыточными щипцами, — в чем душа держится, а кристалл — словно мертвый.
На груди Кипла на золотой цепи висел прозрачный шар, в котором трепетал обморочный желтоватый огонек. Сломай живодер волю истязаемого — этот огонек из желтого превратился бы в кроваво-красный с черными вкраплениями. Но священник держался. Неведомо как, но держался.
— А, ну тебя! — Кипл в раздражении отбросил щипцы. — Маяться с тобой!
Вообще-то, в том случае, когда палач не справлялся со своими обязанностями, участь его ждала незавидная. Несмотря на то, что интеллект у пыточников был необыкновенно развит, С’тана считал их обыкновенными слугами, а значит, за малейшую провинность мог лишить жизни. Конечно же, под такой угрозой глит не отступил бы, пока не упал сам, но сейчас у него имелась отговорка — палач по кличке Миляга.
Теперь предложение Миляги выглядело более чем заманчиво. Отдать своего подопечного палачу — и пусть потом с мастером сам разбирается. А он, Кипл, всегда сможет сказать, что просто исполнял приказ.
— Все, хватит, — рявкнул Кипл, — надоел ты мне, отче, и во грех вогнал страшный. Приходится недоделанную работу бросать.
— Я не мог вогнать тебя в грех, исчадие ада, — прохрипел чуть живой метс, — ибо ты есть сам грех во плоти. И дыхание твое подобно зловонной кло…
Увидев, что священник потерял сознание, Кипл еще более укрепился в своем решении. Приводить его в чувство и начинать все заново — нет, это выше его сил.
Живодер снял с указательного пальца правой руки перстень с большим, не менее пяти каратов, бриллиантом и поднес ко лбу. «Он твой, Буркс.» Магический камень усилил ментальные волны и донес их до сознания палача.
Не успел Кипл надеть перстень, как в пыточную вломился Миляга:
— Где он?
Глит раздраженно махнул рукой в сторону окровавленного тела.
— Эх, Кипл, Кипл, не умрешь ты своей смертью!
— Как и ты, — огрызнулся тот.
Миляга подхватил Дигра на руки и пошел прочь.
— Ну, вот и все, — задумчиво бормотал палач, баюкая священника. — Всем страданиям конец. Ведь страдания что — наши желания. Нет желаний, нет и страданий. А что лучше всего помогает от желаний? Хороший, острый топор…
Миляга шел по каким-то коридорам, поднимался и спускался по узким винтовым лестницам, опять — по коридорам, потом снова — по лестницам. Факелы кровожадно пылали на стенах. Стража провожала Милягу недоуменными, но все же почтительными взглядами. Он был здешним героем. Бесстрастным косарем, срезающим спелые травы, чистым и неподкупным рыцарем Смерти. Он один знал, как далеко простирается ее власть. Он один разумел ее замыслы. И стражники расступались пред ним, некоторые даже парадно взмахивали палашами. И мир замирал, едва заслышав его поступь…
Миляга вышел из резиденции градоначальника и прошествовал к эшафоту. Шел он медленно, словно каждый его шаг был частью какого-то магического ритуала, обряда прекращения жизни.
Стая ворон кружила над площадью, оглашая пространство древним, как сама Вселенная, криком.
— Это хороший знак, отче, очень хороший знак. Они всегда появляются, когда казнят достойного человека. Ты не бойся, они подхватят тебя и вознесут к Всевышнему. А захочешь, так и сам вольешься в их стаю. И над полями, над Тайгом, над Внутренним морем… Ты не бойся, отче, все хорошо. Твой путь уже почти завершен.
Поднявшись по шатким ступеням, Буркс аккуратно, так, чтобы не потревожить, положил Дигра на эшафот. Голова священника свесилась с плахи. Палач аккуратно загнул воротник кожаной куртки приговоренного и отошел на шаг, словно художник, который любуется только что написанным полотном.
— Эта шея создана для секиры! — воскликнул Буркс. — Ты ничего не почувствуешь, отче, уж я тебе обещаю. Скоро ты будешь далеко. Там, где тебя ожидает свет, там, куда ты так стремился.
Не медля более, Буркс взмахнул секирой…
Глава 10
Подъедало
Вулли Паркинс, по кличке Подъедало, все время хотел есть, отчего постоянно что-то жевал и, как ни старался, ничего не мог с этим поделать. Карманы его кожаных штанов вечно оттопыривались под тяжестью снеди, ладони лоснились от жира, в волосах порой можно было найти хлебных крошек на целый птичий выводок.
— Эй, Вулли, — непременно поддевал Паркинса какой-нибудь остряк, едва тот появлялся на горизонте, — это не ты сожрал мои мокасины, второй день не могу разыскать?
Если под рукой оказывалась палка или камень, то шутнику приходилось несладко — Паркинс редко давал промах. Но чаще подручные средства отсутствовали, и Вулли довольствовался площадной бранью, искусством извержения которой владел в совершенстве.
Отец Паркинса сгинул в водах Внутреннего моря, когда Вулли едва минуло десять лет, вместе с рыбацкой лодкой и всеми снастями. Паркинсу пришлось помогать матери — кроме него, в семье было еще четверо детей. Именно с тех пор Вулли и терзало постоянное мерзкое, сосущее чувство, которое зовется «голод» и которое он всей душой ненавидел.
Этим утром Подъедало получил увольнительную и первое, что сделал, — зашел в покосившуюся хибарку, где когда-то жил. Теперь дом пустовал: мать умерла несколько лет назад, братья разлетелись по белу свету. Вулли отсчитал от двери четыре шага, наклонился и подцепил половицу.
За доской скрывался сверток. Вулли достал его и вновь водрузил половицу на место. Затем развернул сверток и придирчиво осмотрел его содержимое.
Рогатка, сделанная из гибкой можжевеловой ветки, была излюбленным оружием городской бедноты. Несмотря на неказистый вид, била она исправно: в лесу ею можно было даже подстрелить небольшого зверька или птицу. Правда, человека этим, конечно, не убьешь — а потому к подобной приспособе в карманах отребья городская стража относилась с безразличием.
Подъедало порылся в кармане, извлек обломок какой-то кости, положил его на кожаную площадку, прикрепленную к бечеве, и выстрелил в стену. Гибкие рога стремительно распрямились, и кость, врезавшись в стену, отрикошетила с такой скоростью, что Вулли едва успел увернуться.
