* * *
Резиденция городского головы — массивный дом, сложенный из неотесанных каменных глыб, — выходила на Площадь Правосудия. По задумке неизвестного градостроителя, площадь предназначалась для публичных казней или праздников, и потому три улицы, впадающие в нее, словно извилистые речушки — в море, были настолько узкими, что на них с трудом удавалось разойтись двум путникам, а уж тем более наездникам на лорсах. Стоило лишь поставить несколько деревянных треног — и проход оказывался наглухо заделан. Так что дерзкий преступник, коему удалось бы перебить конвой, имел бы мало шансов улизнуть. А если потребуется — с помощью десятка воинов здесь удастся удержать и не выпустить назад, к домам многотысячную толпу.
Площадь была окружена массивными зданиями, одно из которых, разумеется, служило тюрьмой, в другом располагалась казарма, где обитали наемники градоначальника, а два других использовал сам правитель — в качестве резиденции и для хозяйственных нужд.
Доподлинно не известно, для чего предназначались эти здания в старину. Но, скорее всего, и пять веков, и двенадцать назад такая планировка площади была вполне оправданной. В те времена здешний народ отличался крутым нравом — по крайней мере, так утверждали легенды и сказания, любовно систематизированные и разложенные по полкам архивариусами Аббатств. Толпа, собравшаяся поглазеть на кровавое зрелище, вполне могла попытаться отбить осужденного, если тот вызывал какую-то особенную симпатию или же приговор казался несправедливым…
Но времена изменились, и Нагрокалис, некогда бывший одним из варварских городов-государств, был покорен Атвианским союзом. Публичные казни отошли в прошлое, по улочкам больше не вели к эшафоту осужденных, и земля площади Правосудия приобрела наконец свой естественный черный цвет.
Время, время… Ты течешь, словно полноводная река, и нет тебе преград, и нет у тебя господина. Ты вбираешь в себя мудрость поколений, ты убиваешь или милуешь, ты подвергаешь забвению. Кто предскажет, что сотворишь ты в следующее мгновение? Кто знает, на чей берег выбросишь ты щепку, имя которой Человек…
Едва выйдя на площадь Правосудия, Дигр почувствовал, как земля выкатывается у него из-под ног. Он словно провалился в древние времена, где жизнь человеческая стоила ничуть не больше, чем колосок пшеницы или наконечник стрелы. Священник словно слышал, как глашатаи созывают народ, как гремят огромные барабаны, предвещая кровавую феерию. «Именем прокуратора… — звенело в ушах, — нечестивец по имени Варраван приговаривается к…»
Из оцепенения Дигра вывел грубый тычок под ребра:
— Еще наглазеешься, — глумливо сказал наемник, — для тебя приготовлено, отче!
На площади возвышался эшафот, покрытый алым сукном. Наверху переминался с ноги на ногу палач, облаченный, как и положено, в кроваво-красный кафтан, увенчанный глухим капюшоном с прорезями для глаз. Верзила недовольно покрикивал на двух плотников, пытавшихся вертикально установить столб с тележным колесом наверху. В руках у заплечных дел мастера покачивалась здоровенная секира, лезвие которой было украшено странными знаками.
На ходу священник различил один из них: по ложбинке, предназначенной для стока крови, была пущена темно-синяя змейка, на голове которой красовалась корона. Знак мастера Голубого Круга С’таны! Вот, значит, кто за всем стоит!
Однако эшафот оставался все еще чистым — похоже, первых жертв слуги темного мастера привести сюда еще не успели.
Наемники подошли к массивной двери, и Кирг несколько раз ударил кулаком в толстые доски. Лязгнул засов, и на пороге появился слуга с палашом на перевязи:
— Здоров, Кирг! — бросил слуга. — Что-то ты не больно-таки спешил? Может, забыл, кто твой хозяин?
Лицо кентуриона стало пунцовым:
— Замолчи, пес, — прошипел он, — я не намерен давать тебе объяснения.
Наемники, окружавшие священника, вздрогнули и переглянулись — что-то сейчас будет? Однако на слугу слова Крысобоя не произвели ни малейшего впечатления:
— Все-то у тебя псы да уроды, Кирг, — усмехнулся он, — должно быть, забыл, откуда сам-то вышел. Может, напомнить?
Кентурион не вынес такого оскорбления и с ревом бросился на обидчика. Завязалась свалка.
— Поддай ему, Кирг, — волновались наемники, — в ухо, в ухо цель. У этих нелюдей там слабое место, навроде нашего паха.
Но в ухо Кирг, как ни старался, попасть никак не мог. Недруг оказался вертляв, точно ящерица, и столь же хитер. Он извивался и разил кентуриона огромными кулаками и, кроме того, норовил боднуть лысой головой, до невозможности напоминающей бильярдный шар, только с оттопыренными ушами, приплюснутым носом и черными глазками-бусинками.
— Слышь, Фресс! — прошептал один из наемников. — А наш-то сдает. Вона, как его Пингр топчет, словно петух куру. Может, помочь?
— Не лезь, дура, — отозвался Фресс, — лучше давай пари заключим.
— Как это?
— А вот как: если, значит, Пингр раскроит ему башку до того, как я выпью всю кровь вот из этого, — наемник больно пихнул Дигра, — тогда я тебе золотой, ну, а коли наоборот, то уж извиняй, Озр, — ты мне десять.
— Это почему же так, — удивился тот, — несправедливо получается.
— Это называется ставка, — невозмутимо объяснил Фресс. — Один к десяти, ничего особенного. Так всегда и делают.
— Ну, а что, если Кирг победит? — возразил третий, хранивший до сих пор равнодушное молчание. — Он же тогда с нас шкуру спустит.
— Это вряд ли, Шранк, — спокойно сказал Фресс.
— Ты только посмотри на него.
Пингр восседал на кентурионе и изо всех сил бил сцепленными в замок руками по голове, которая уже болталась, как у тряпичной куклы.
— Верно говоришь, Фресс, — довольно гукнул Шранк, — он не скоро очухается.
— Тогда по рукам.
Шранк разбил рукопожатие, и Фресс, вынув из-за пазухи короткий нож, сделал замысловатое движение. Сталь — а нож наемника был сделан из настоящей стали — блеснула в свете факелов. Охранники уважительно зацокали языками:
— Славная вещичка, Фресс, — восхитился Шранк.
— Знаешь, если победа от тебя отвернется, то эта штуковина перейдет ко мне. Я думаю, мы с ней поладим.
— Мы так не договаривались! — вспыхнул наемник. — Мы уже заключили договор.
— По правилам, пока ты не начал действовать, — скромно произнес Шранк, — разбивающий может отменить пари. Так вот, я, имея полное право разрешать все споры по заключенному…
— Ладно… — проворчал Фресс, — будь по-твоему.
И приставил нож к горлу священника:
— Молись, отче.
Киллмен судорожно дернулся. Одно дело — сложить голову на поле брани, на худой конец — погибнуть в застенках адептов Нечистого. И совсем другое — вот так…
— Что молчишь, отче, или молитвы все из головы вылетели?
