Едва приоткрылась брешь в ментальной защите священника, как что-то холодное и чужое метнулось в его сознание. Вслед за этим ощутилась боль. Нестерпимая, пронизывающая мозг отравленной стрелой. Но боль эта не причиняла страдания. Страдание есть следствие неудовлетворенных желаний, но Дигр был сейчас свободен от любых устремлений. Он сделался прозрачен, словно вода в горном ручье. И холоден, словно нож, остывающий в мертвом теле.
Метс уловил замешательство Врага. Должно быть, Дом никогда не сталкивался ни с чем подобным. Порожденный злом, Дом был готов сломать любое, самое сильное сознание, подчинить любой интеллект. Но сейчас он погружался все глубже и глубже — и не встречал ничего. Ровным счетом ничего, на что можно было бы воздействовать, — ни желаний, ни мыслей, ни чувств. Один лишь свет. Свет и пустота. Бездонная, напоминающая смерть своей беспристрастностью.
Впервые за всю свою жизнь, если таковой можно назвать пропитанное злобой и распадом существование, Дом испытал страх. Это было незнакомое чувство, и он не сразу в нем разобрался. Сперва ему даже показалось это состояние приятным, и он усилил его, насколько смог. Но тут же понял, что совершил ошибку: его верные воины — тысячи и тысячи бледно-лиловых поганок и черви, пожиратели плоти, — разом издали ментальную волну ужаса. Этот импульс настолько походил на предсмертный вопль несчастных, лишившихся жизни благодаря стараниям Дома, что он немедленно прекратил эксперименты.
И тут Дигр почувствовал, что настало время действовать, и впустил в сознание Желание — одно единственное, подчиняющее себе все силы души. Он стремился превратиться в огонь, стать разрушительным и всепожирающим пламенем. Он всегда был огнем, многие тысячи лет ему поклонялись никчемные людишки, пытавшиеся порой его обуздать. Но они вновь проиграли, и он вырвался из их пут. Он опять свободен! Он желает вырваться на простор!
Когда Дом понял, что попал в западню, было уже поздно. В безумной ярости он попытался выбраться из огненного кольца, но сотни факелов уже застили небо. То небо, которое было в нем самом, ибо другого он не знал.
Его мир, выстроенный с такой тщательностью, сплетенный из мириад воспоминаний, которые когда-то являлись воспоминаниями существ, живших своими, не имевшими никакого отношения к Дому, жизнями, — этот мир плавился и растекался. И не виделось спасения от пламени. И не было жалости в том, кто раздул его.
Жуткий ментальный вампир был всего лишь существом из рыхлой грибной плоти. И плоть эта вопила: жить, жить, жить! Дом кидался в одну атаку за другой. Но ни одна из них не имела успеха.
Ничтожество, жалкая двуногая тварь, которую совсем недавно он мог разорвать на части, вдруг стала чем-то совершенно иным. И Дом не понимал, с чем имеет дело, а силы постепенно истекали, заставляя угасать странный нечеловеческий разум. Он уже не испытывал гнева, безразличие снежным покрывалом постепенно укутало могучее сознание. Чужие воспоминания, что хранились в нем, угасли, остались те лишь, что принадлежали именно ему, Дому.
Перед внутренним взором возникла чета бледно-розовых поганок с золотыми прожилками на пурпурном воротничке; ажурная бахрома колышется при малейшем дыхании ветра. Огромный солнечный диск медленно поднимается над болотом. Солнечная змейка струится от темной стены деревьев, вздымающейся у кромки горизонта, и взбирается по его, Дома, телу. И он шепчет слова благодарности истинному Богу, дающему свет и тепло. И клянется принести жертву… Жертву, жертву, жертву… Образы размазались и, некоторое время просуществовав разноцветной кляксой, рассеялись в вечном мраке…
— С ним покончено. — Священник поднялся с колен и подошел к Паркинсу, изо всех сил сжимающему камень.
— Вы, вы уверены, командир? — пролепетал паренек, на всякий случай отодвигаясь от киллмена. — Я хочу сказать, вы уверены, что действительно справились с Домом. Может быть, это он заставляет вас так думать?
Дигр поежился: «Нынешняя молодежь ни во что не верит — ни в Бога, ни в черта, ни в действительность. Вот оно, тлетворное влияние времени! Они уже не доверяют собственным чувствам».
Более всего Роя раздражало то, что возразить было, в сущности, нечего. Действительно, если Дом способен вызывать галлюцинации, то где гарантии того, что ты не захвачен одной из них. И весь этот лес, и этот милый парнишка, и… «Стоп, — оборвал себя священник, — такие идеи пристало исповедовать адептам Нечистого, а не благочестивому служителю Господа».
— Знаешь, — сказал Дигр, — это мы сейчас проверим. — Киллмен резким прыжком подскочил к Вулли и, схватив за отвороты кожаной куртки, рванул на себя.
— Что вы делаете, командир?! — вскричал Паркинс. — Пустите!
— Проверяю одну из своих теорий, — дружелюбно объяснил Дигр. И новобранец полетел вверх тормашками.
Земля встретила беднягу суковатой корягой, которая покоилась именно там, куда он приземлился. Еще хорошо, что она лежала плашмя, а не торчала кверху. Разумеется, Вулли завопил во весь голос, чего Крысобой ни в коем случае не разрешал делать в Тайге. Пара сов, доселе дремавших на разлапистой ели, зловеще ухнули, захлопали крыльями и ринулись в сторону еще бледной, но уверенно набирающей силу луны.
— Слышишь? — прошептал священник. — Ты взбудоражил пол-леса. Это скверно, сын мой. Мы должны соблюдать осторожность.
Паркинс с ненавистью посмотрел на начальника стражи и выпалил:
— Вы одержимы бесом, командир, вот что я вам скажу. Должно быть, вы плохо служите вашему богу, если с вами случаются такие припадки. Неужели вы кидаетесь на каждого, кто ставит под сомнение ваши выводы и идеи.
Молодой человек все больше и больше удивлял Дигра. «Умен, несомненно умен, — думал метс, — и этот язык…» Вулли то и дело переходил от языка лавочников и торговцев, который был распространен в Нагрокалисе, к наречию служителей Аббатства, который был доступен не многим. «Странный парнишка, надо будет к нему присмотреться.» В глазах священника сверкнули озорные искорки:
— Видишь ли, я всего лишь хотел прояснить тебе твое заблуждение.
— Под угрозой насилия я готов отказаться от любого из своих убеждений, — потер шею Паркинс. — И если ваши аргументы основаны лишь на грубой силе, можете считать, что вы меня переубедили.
— Ну, что ты, малыш, — улыбнулся священник, — неужели я похож на человека, который пользуется подобными методами?
— Честно говоря, да! — хмыкнул Паркинс. — Впрочем… Мне любопытно, что же вы все-таки хотели доказать своей выходкой?
— Я хотел сказать, — смутился священник, — что, если бы ты оказался моей галлюцинацией, то, конечно же, не ощутил бы боли. Ты ведь действительно ее испытываешь, Вулли?
— Еще бы, — Паркинс потер ушибленный бок, — вы постарались на славу. Боль-то я испытываю, но ваше утверждение спорно во всех отношениях.
У Дигра вдруг засосало под ложечкой. Исподволь в сознание его вторглась мысль, странная, но одновременно и логичная. Избранный! Этот несуразный толстяк избран. Иначе как объяснить, что простой парень, родившийся в провинциальном городке, рассуждает, словно умудренный сединами священник. Кроме того, о рождении Спасителя говорится в Священной Книге: «И явится великий телом и духом, и дано Ему будет Знание, и сломит Он силы зла. И воцарится царствие Господне на земле. И расцветут сады плодоносные там, где пепел и кровь. И каждый зверь, большой и малый, станет подобен в кротости своей агнцу…» Священник с трудом удержался от того, чтобы упасть на колени. Осенив себя троекратно крестным знамением и двенадцать раз — по числу апостолов — поцеловав крест, он наконец совладал с поющей душой. Взяв себя в руки, он как можно спокойнее произнес:
