Охранник ее не узнал...
– До свидания, – сказала Вера и вышла на
улицу.
Она снова была одна. Она всегда была одна.
10
Москва – большой город. Тут есть широкие
проспекты и тихие переулки, рестораны и кинотеатры, музеи и супермаркеты,
небоскребы и старинные особняки. И чтобы добраться из одного конца города в
другой, нужно целый час ехать на метро. Москва – большой город. Но куда пойти
холодным ноябрьским вечером, когда в кино уже закончился последний сеанс и
ледяной ветер рыщет по темным переулкам в поисках добычи, когда, подняв
воротники, поздние прохожие спешат по домам и желтые окна безразлично глядят на
тебя из темноты? Стрелка часов показывает одиннадцать – и в окнах гаснет свет.
Город засыпает... Но на старом Арбате в это время еще кипит жизнь.
Вера вышла из метро и повернула налево.
В подземном переходе, подражая Земфире,
девушка с бледным лицом пела под гитару. Вокруг нее собрались люди, всего
человек десять: одни танцевали, другие просто слушали, некоторые подпевали,
покачиваясь в такт музыке:
– Но у нас СПИД, и значит...
Один из молодых людей стоял в стороне и
разговаривал со старухой, которая сидела на ступеньках в каком-то невероятном,
пестром, как цыганская юбка, тюрбане. Этот экзотический головной убор самым
неожиданным образом сочетался с тусклым, изъеденным молью полушубком, из-под
которого выглядывало демисезонное клетчатое пальто. Этот, необычный гарнитур
дополняла цигейковая безрукавка, надетая поверх полушубка.
Когда молодой человек ушел, Вера, не зная, что
делать, подошла к старухе и, достав из кармана десять рублей, молча протянула
ей деньги. Старуха поблагодарила и, сунув деньги в карман, стала разглядывать
Веру, как разглядывают манекен в витрине магазина: широкие трубы штанин,
ботинки «Доктор Мартинз», черная пуховая куртка, вязаная шапка «Naf – Naf»,
тоже черная, и такие же перчатки.
– «Naf – Naf»? – сказала старуха деловито.
Доктор наук, который просит милостыню, в наше
время не редкость. Бездомная старуха, которая читает на иностранных языках,
тоже. Но это модное слово, которое так естественно выглядит на страницах
дорогих журналов, в ее устах звучало, по крайней мере, странно.
Вера молчала.
– Что ты тут делаешь? – строго спросила
старуха.
Вера замялась.
– Понимаете... дело в том... я как раз иду
домой... Старуха достала из кармана выглаженный, белый как снег носовой платок.
– Это ты в отделении будешь рассказывать, сухо
сказала она и высморкалась. – Следователю.
Вера не нашла что ответить.
– Ну что, – старуха аккуратно сложила платок и
сунула его в карман, – ушла из дома?
– Ушла, – честно сказала Вера.
– Замерзла? – спросила старуха.
– Гагачий пух, – Вера похлопала себя по
карманам куртки, – очень теплая вещь.
– А ночевать где будешь?
Вера пожала плечами.
– Вот именно, – старуха чихнула и снова до
стала из кармана платок. – Сначала надо думать, а потом делать.
– Я хотела остаться у моей двоюродной сестры,
– объясняла Вера. – Она живет в общежитии. Но там было много народа, и я...
– Ага, – сказала старуха, давая понять, что
этот рассказ не внушает ей доверия, – там было много народа, и ты решила
переночевать на улице.
Она высморкалась.
– Нет, понимаете...
Вера с удивлением заметила, что готова
рассказать ей всю свою жизнь. Так иногда бывает, если видишь человека в первый
и последний раз: что бы ты ни говорил, это ни к чему тебя не обязывает и ты
говоришь все, что приходит в голову, потому что уверен, что об этом никто не
узнает, а если и узнает, то тебе нет до этого никакого дела. И все-таки
рассказывать незнакомому человеку о своих похождениях было неудобно, и Вера
решила не вдаваться в подробности.
– Есть хочешь?
– Нет. Не очень.
– Ладно, – сказала старуха, – можешь остаться
у меня.
– Разве у вас есть дом?
– Дома нет, а квартира есть. Двухкомнатная.
– Правда? – удивилась Вера.
– А ты думала, я живу на вокзале?
Вера немного смутилась. Действительно, с чего
она взяла, что у этой симпатичной во всех отношениях женщины нет дома.
От толпы отделилась блондинка с длинными
распущенными волосами в такой же, как у Веры, дутой куртке и голубых джинсах.
Хорошо сложенная, с крупными серыми глазами и правильными чертами лица, она
была похожа на модель из дорогого журнала – просто красавица. Девушка нетвердой
походкой подошла к старухе и, расплывшись в ослепительной улыбке, которая
ничего не выражала, сказала, с трудом выговаривая слова:
– Баб Зин, дай жетон.
– Нет у меня жетона. – Старуха явно была
недовольна.
– Жалко.
– Эх, Шурка, – сказала старуха, – опять надралась.
Отца бы пожалела. Иди домой.
– Не могу, – сказала Шурка, продолжая
улыбаться. – От меня разит за километр. Но я, – она подняла вверх указательный
палец, – как раз собираюсь ему позвонить.
Ее глаза блестели, а на щеках выступил
румянец.
– Дура ты, дура, – сказала старуха, качая
толовой. – Так и пробегаешь всю жизнь. Замуж тебе надо.
– Замуж рано. Баб Зин, пусти переночевать. А я
с гавриками погуляю.
– С гавриками я сама могу погулять, – строго
сказала баба Зина. – А спать будешь на попу.
– Ура, – обрадовалась Шурка, – хочу спать на
полу! А почему?
– Вон, – старуха ткнула в Веру указательным
пальцем, – из дома ушла. Тоже умная, вроде тебя.
– О! – сказала Шурка и снова расплылась в
улыбке. – Привет!
Казалось, она только теперь заметила Веру.
– Александра.
– Вера.
– Это правильно, – сказала Шурка, – родителей
нужно держать в строгости. У тебя нет жетона?
– Карта, – Вера достала из сумки телефонную
карту. – Вот.
– Я быстро, – сказала Шурка. – Скажу, что у
подруги осталась. Два слова – и все.
– Конечно, – улыбнулась Вера. – Говори,
сколько нужно.
– Эх, головушка моя горькая, – сказала баба
Зина, когда Шурка ушла. – Жалко мне ее. Два года тут ошивается. А пьет хуже
любого мужика. Это потому что она без матери росла.
– Без матери?
– Мать – это одно название. Родила – и до
свиданья. Вот тебе и мать.
– А сколько ей лет?
