Так что с улыбкой на свадьбе? Это была улыбка человека, знающего, что ему предстоит делать. Улыбка перед бурей. После четвертого раунда мои раздумья закончились и настало время действовать. Я чувствовал себя как Джейсон Борн в четвертой книге: побитый, в крови, совершенно сломанный, но с планом. Что может быть опаснее энергичного человека, которому нечего терять?
Гиперфокус тоже помогает.
В течение нескольких недель я приходил в себя в Северной Каролине, а потом вернулся в медицинскую школу. Силтуксимаб я теперь должен был принимать в сочетании с еженедельными дозами трех из семи химиотерапевтических препаратов, которые только что вызвали ремиссию. Мы предположили, что, возможно, он сработает в комплексе с другими лекарствами, если не помог сам по себе. Даже несмотря на то, что IL-6 у меня и раньше оставался в норме. Никто не гарантировал, что такой подход оправдает себя в долгосрочной перспективе, но других вариантов не было.
Оглядываясь назад, я вижу: все, что происходило в моей жизни, готовило меня к этому этапу. Я не имел опыта в поиске лекарства, но обладал необходимыми для этого инструментами и граничившим с одержимостью трудолюбием. У меня за плечами было создание AMF, и это служило для меня примером и давало обоснованную уверенность в том, что я способен руководить людьми. Строя и развивая команду, я мог опереться на свой многолетний игровой стаж на позиции квотербека. Выполненная в Оксфорде магистерская работа помогла мне освоить структурный подход к решению очень сложных вопросов. Почти пройденный курс медицинской школы и клинические ротации обучили меня языку, дали понимание механизмов заболевания и необходимую подготовку. Занятия стратегическим планированием в Центре орфанных заболеваний Пенсильванского университета подсказали, какой подход лучше избрать. Потеря Кейтлин в тот самый момент, когда мне казалось, что у нас в запасе бесконечно много времени, и желание больше никогда с ней не расставаться вселяли в меня неизбывное ощущение неотложности; благодаря этому я определился с тем, что в моей жизни является главным. А важнее всего то, что я наконец усвоил: показывать свою уязвимость можно и это побуждает других людей помогать тебе. Именно Кейтлин и моя семья подарили мне всю любовь и поддержку, в которых я так отчаянно нуждался.
Чтобы взяться всерьез за болезнь Кастлемана, сначала требовалось познакомиться с текущим состоянием дел в данной области. Что известно об этом заболевании? Какие исследования проводятся? Какие шаги предпринимают группы, занимающиеся другими редкими заболеваниями? Я напоминал детектива, который прибыл на место убийства и быстро опрашивает полицейских. Преступление пока не раскрыто, но они уже успели поработать, и это крайне важно для того, чтобы взять след.
Хотя болезнь Кастлемана была описана еще в 1954 году, единственный реальный успех в изучении моего подтипа – это определение интерлейкина-6 в качестве его вероятной первопричины. Однако теперь выяснилось, что главная проблема не в этом, и для меня этот одиночный прорыв оказался просчетом. Информация об эпидемиологии и прогнозе заболевания, приведенная на уважаемых медицинских ресурсах, тоже является неточной – даже UpToDate, как я убедился, вопреки названию страдал от отсутствия обновлений. Другие сайты содержали не просто неактуальные сведения, а объективно ошибочные. Болезнь Кастлемана не имела уникального кода Международной классификации болезней (МКБ), позволяющего идентифицировать и отслеживать случаи. Это мешало использовать уже поставленные диагнозы для дальнейших исследований и для информирования медицинского сообщества. Ученые и врачи зачастую применяли разные термины для обозначения подтипов болезни, а некоторые сваливали все подтипы в одну кучу, и оттого, читая научную статью, сложно было понять, о каком подтипе идет речь и как следует интерпретировать результаты в контексте предыдущих работ. Короче говоря, в исследованиях болезни Кастлемана царил бардак.
Наука зиждется на повторении, и потому беспорядок в ней особенно вреден. Все строится на прошлом: на последнем эксперименте, на последней теории, на последних результатах. Общие стандарты в терминологии и измерениях здесь – sine qua non
[36]. Проще говоря, мы должны быть уверены, что все отделяют яблоки от апельсинов одинаковым образом.
Я быстро обнаружил, что мой подтип (как уже упоминалось, он составляет примерно половину всех случаев заболевания и суммарно дает около тысячи новых диагнозов в Соединенных Штатах ежегодно) привлекал мало внимания и финансирования даже по сравнению с другими разновидностями болезни Кастлемана. На исследования и поиск лекарства было выделено ноль долларов из федерального бюджета. Частные фонды не занимались этой темой, поскольку болезнь Кастлемана находится на «ничейной полосе» между аутоиммунными и раковыми заболеваниями, и потому неясно, к какой категории она относится. Таким образом, моя болезнь оказалась орфанной среди орфанных.
Неудивительно, что никому до сих пор не известны причины iMCD, типы иммунных клеток, пути передачи сигнала между клетками. А ведь все это нужно для разработки лекарства.
Но плохие новости и на этом не кончались.
Врачей, ученых и больных разделяла глубокая пропасть. Единственная специализированная лаборатория имелась у доктора ван Ре, однако ученые из Франции, Японии и некоторых учреждений в Соединенных Штатах периодически проводили исследования iMCD и схожих заболеваний. При этом немногие из них знали друг друга, и уж тем более никто не делился биологическими образцами и идеями. Потому-то нормой в этой области были отчеты об отдельных случаях и исследования с небольшим числом участников – недостаточно мощные для того, чтобы сделать на их основе какие-то серьезные выводы. После исследования, проведенного для лечения конкретного пациента, образцы крови и тканей обычно выбрасывали, а если и сохраняли, то они лежали в лабораторных морозильниках в разных уголках мира и не становились объектом изучения – что уж говорить о совместных проектах. Не было регистров и биобанков для централизованного хранения данных и образцов. Не предпринималось усилий для масштабного систематического описания клинических и лабораторных патологий при iMCD – а это делают почти для всех заболеваний. И в довершение всего исследования никто не координировал. Отсутствовало единое, согласованное понимание заболевания, которое задавало бы направление дальнейшей работе и поиску возможных механизмов.
Единственным целенаправленным исследованием на тот момент являлась разработка метода всестороннего анализа IL-6 в крови. Но незадолго до того, как я заинтересовался этой темой, ученые обнаружили, что у многих пациентов с iMCD уровень этого интерлейкина не повышается, и это навело их на мысль о неточности текущих лабораторных методик. Такой подход меня обеспокоил. Это казалось антинаучным – доверять только тем результатам, которые ты ожидаешь получить, а если они оказываются иными, считать анализы неправильными. При этом, конечно, важно было выяснить, действительно ли уровень IL-6 у больных iMCD оставался в норме. Это вполне могло подтвердиться. В таком случае роль должны играть другие факторы.
