Скрипун помахивает ей с поленницы усиками. Помашет-помашет и умрёт, думает Хедвиг, – ведь осенью все жуки умирают.
Вдруг дверь в сарай как распахнётся! Лицо у папы горит, глаза светятся.
– Ну, дорогая, – говорит он, – скорей в машину.
Хедвиг с любопытством идёт за ним.
– Что мы будем делать? – спрашивает она.
– Поедем к Карлу-Эрику, – отвечает папа.
– А что мы будем делать у Карла-Эрика?
– Я возьму у него прицеп.
– А зачем?
Папа улыбается:
– Увидишь.
Всю дорогу до Карла-Эрика папа загадочно улыбается. Он свистит и постукивает пальцами по рулю.
– Ну, дорогая… – приговаривает он.
Когда машина сворачивает на двор, гуси, потряхивая толстыми попами, бросаются врассыпную. Они шипят и показывают синему «саабу» язык. Навстречу, как огненный смерч, выскакивает Рони.
Карл-Эрик не выскакивает.
– Ай-ай-ай, – ковыляя по грязи, айкает он. У Карла-Эрика одна нога почти не сгибается. Это у него давно, с тех пор как он в молодости поранил ногу железным прутом. Железяка проткнула ногу насквозь и вышла с другой стороны. Нога была похожа на сосиску на палочке!
У Карла-Эрика острая бородка и большие уши.
– Он стоит за сортиром, – сообщает он. – Его не так-то легко вытащить, одному мне не под силу.
Это он, наверно, прицеп имеет в виду.
Папа уходит и вскоре возвращается с большим прицепом. Он прикручивает его к «саабу».
– Ну всё, я поехал, – говорит он. – Хедвиг, будь добра, помоги Карлу-Эрику, пока меня не будет. Ему с его ногой совсем тяжело.
Хедвиг кивает. Конечно, поможет. Для неё это сущий пустяк!
Когда «сааб» уезжает, Хедвиг и Карл-Эрик заходят в дом. На кухне тускло светит лампа в закопчённом абажуре. Засаленный стол блестит. На полу стоит ведро с рыбьими костями и хлебными корками. В тёплом воздухе над плитой вьются мухи.
Карл-Эрик достаёт из ящика старенький потрёпанный кошелёк.
– Послушай, ангел мой, не могла бы ты сходить в магазин и купить мне картошки?
«Ангел». Не часто такое услышишь в свой адрес. Когда Карл-Эрик произносит эти слова, Хедвиг прямо чувствует, как у неё за спиной вырастают крылья. Она кивает и берёт у него из рук двадцатку.
– Не вопрос, – говорит она.
– Штучек десять, – уточняет Карл-Эрик. – И смотри не попади под машину.
Шагая по дороге, Хедвиг высоко держит голову и едва заметно улыбается. Каждый, кто проезжает мимо, наверняка думает: вот идёт настоящий ангел.
До Обюторпа, где находится магазинчик, путь неблизкий. Когда Хедвиг наконец приходит туда, солнце висит уже совсем низко на небосклоне. Над дверью звенит колокольчик.
Сельский магазин – замечательное место, здесь есть всё, что только можно пожелать. Печенье, мыло, гвозди и наждачная бумага. Суп в банках и цветные мелки. Хедвиг расхаживает взад-вперёд между полками. Проводит по ним рукой и вдыхает запахи.
Вдруг под рукой что-то шуршит. Пакетики со сладостями. С вялеными засахаренными фруктами.
У Хедвиг аж слюнки потекли. Этот шорох, этот язык, на котором разговаривают все пакетики со сладостями, отлично знаком Хедвиг: «Купи нас! Купи!» – просят они хором.
Хедвиг берёт один пакетик. «Я стою всего двенадцать крон! – шуршит он. – Ты что, забыла, как приятно запихнуть в рот яркие липкие фрукты, которые застревают в зубах и от которых становится так сладко, что сводит язык?»
Хедвиг скорее бежит за корзиной. Ничего не поделаешь – из-за этих сладостей она совсем позабыла, что ей нужна только картошка.
Положив пакетик в корзину, она идёт дальше. И тут видит на полу большую коробку. В ней – картошка. «Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять». Хедвиг завязывает мешочек и направляется к кассе.
Но вдруг её что-то останавливает. Это что-то разложено красивыми розовыми рядами и тоже просит: «Купи! Купи меня – с клубничным вкусом. Меня можно жевать целую вечность, а можно выдуть пузырь, который лопнет на носу и прилипнет к волосам! Не это ли настоящее счастье?»
Хедвиг сглатывает. Конечно, было бы прекрасно купить ещё и жвачку. Но ведь она уже взяла сладкие фрукты.
«Ну и что? – говорит жвачка. – Я стою всего семь крон! Ты ведь понимаешь, как это мало!»
Дрожащей рукой Хедвиг берёт одну пачку и кладёт в корзинку. Она просто не может поступить иначе, просто не может.
Дяденька за кассовым аппаратом строго смотрит на продукты в корзине у Хедвиг. Нос его весь усеян чёрными точками. Дяденька пробивает покупки и говорит:
– Двадцать одна крона.
Хедвиг достаёт из кармана бумажку, которую дал ей Карл-Эрик.
– У меня только двадцать.
Дяденька впивается в неё взглядом.
– Тогда оставляй лишнее.
С болью в сердце Хедвиг глядит на покупки. Что же тут лишнее?
«Не я, – говорит пакетик с фруктами. – Меня надо брать!»
Жвачка твердит то же самое: «Меня нельзя выкладывать, я очень вкусная!»
Картошка лежит себе чёрной кучкой и вздыхает. «Да оставь ты меня, – говорит она. – Что может быть скучнее картошки?»
– Картошку, – глухо говорит Хедвиг кассиру.
Кассир откладывает картошку, снова всё пересчитывает и говорит:
– Девятнадцать.
Хедвиг берёт сдачу и спешит к выходу. Тут же вскрывает пакетик со сладостями и запихивает в рот один фрукт. Он зелёный и на вкус совершенно божественный. Но пока Хедвиг плетётся обратно, к горлу начинают подступать слезы. Нельзя было выкладывать картошку, Хедвиг отлично это знает. Бедный Карл-Эрик – он ведь дал ей свою последнюю двадцатку. Фрукты уже вообще ни капельки не вкусные и не сладкие, а солёные, потому что слёзы по щекам стекают прямо в рот. В голове скребётся страх. Что будет, когда Карл-Эрик узнает, что она натворила?
Нет, думать об этом невозможно. Она ни за что не вернётся обратно. Хедвиг садится в канаву, прямо в мокрую траву, и плачет.
Проходит совсем немного времени, и вот она уже вся трясётся от холода. Солнце давно село, пальцы на ногах онемели. Люди, которые проезжают мимо, не думают, что видят ангела. Они думают: «Вот сидит самая обычная замарашка и трескает сладости, и зубы у неё наверняка сгнили все до единого». Жвачка помялась и стала совсем плоская. В кустах на обочине темно.
