Иван обернулся и посмотрел на Белкину. Девочка в её руках внимательно его изучала.
— Нет. Мы не общаемся, как раньше. Но я не об этом. Он знал с её рождения, поэтому Прасковьей назвал.
— Так звали мою мать, которую твой муж уб…, - он посмотрел на ребёнка и передумал произносить это вслух.
— Знаешь, как я называю свою дочь? Порушка, — Белкина запела:
— Эх ты, Порушка, Параня,
Ты за что любишь Ивана?
— Эх, я за то люблю Ивана,
Что головушка кудрява… Это не шутка. Получается, что он всё знал. И вытекающие из этого неприятности.
— Какие неприятности? — Морок говорил мягко, можно сказать любовно.
— Потом расскажу, — принуждённо улыбнулась Алёна и обратилась к Порушке. — Его зовут Морок Иван Фомич. Не называй его дядя. Просто Иван. Пока тебе не исполнится восемнадцать лет, Иван тебя пальцем не тронет, иначе мамочка ему глотку перегрызёт. Да, Иван?
— Не трону, — усмехнулся Морок и сел на своё место. Лицо отображало такое довольство, что казалось, сейчас замурлычет, как кот на печке.
— Отверни зеркало, — шикнула Алёна на Витю, который подсматривал за ней.
Верницкий выполнил королевский приказ.
В машине воцарилась тишина, и Морок включил магнитолу. Ненавязчивая мелодия способствовала разрядке напряжённой обстановке. Все расслабились.
Я уронила голову Лёшке на плечо. Теперь у меня всё будет хорошо. Я смогу своему бойцу подарить истинную любовь, буду не хуже, чем женщина-оборотень.
Часть 3 Светлана и Высшие волки
Дом Морока находился в одном из лучших районов города. Мне всегда казалось, волкам интересней жить у леса, оказалось не всем. Танхаусы в викторианском стиле с узкими острыми башенками, вытянутыми окнами. Тёмный кирпич и темно-коричневые крыши, похожие на плитки шоколада. Наверно, осенью в этом месте совсем уныло и жутко. Летом мрачный район украшала яркая зелень на деревьях и лужайках во дворах домов.
Коттедж альфы, был окружён высоким кованым забором, за которым, как цветы из вазы, торчали во все стороны ветвями плодовые деревья сада. И сам фасад здания с дороги было не разглядеть от густо насаженных яблонь, вишен и груш.
Витые ворота открылись, и наша машина въехала на территорию. Тенистые уголки с одинокими скамейками, перед вытянутым домом в три этажа, широкая парковка рядом на зелёной лужайке игровая площадка
— Порушка, тебя здесь ждали, — усмехнулась Алёна.
— Мама, пошли посмотрим! — радостно просила девочка.
Как только машина остановилась, Прасковья выскочила на улицу и помчалась к горкам и качелям. Морок, как курица несушка вытянулся возле машины, глядя по сторонам. Прибавилось ему хлопот, следить за ворованными женщинами.
Из дома вышли навстречу альфе несколько бойцов в черных камуфляжных костюмах. Как один, поклонились перед Белкиной. Она, прищурив глаза, их оглядела с ног до головы, и пошла, качать дочь на качелях.
— С Алёны глаз не спускать, — тихо приказал Морок. — Усильте охрану территории.
После этих слов Морок повернулся к Лёше. Именно к моему мужу, а не ко мне. Он не сказал спасибо, не отметил меня. А я, как дура, ждала его похвалы словно он мой нерадивый папаша, зажмотивший каплю любви и внимания.
— Вы поживёте у меня, пока война не закончится, — шепнул он. — Или пока я от Ярославны не избавлюсь.
Он люто посмотрел в след гарцующей женщине.
Лёша взял меня за руку и повёл в сторону детской площадки. Мы встали у горки, вскоре подошёл и сам Морок. Он беседовал по телефону.
— Покачаешь меня? — спросила Порушка у него.
Мужчина кивнул, и, не отрываясь от разговора, стал раскачивать белоснежные качели, на которых удобно устроилась девочка.
— Что, маму с папой изображать будете? — едко спросила подошедшая к нам Алёнка.
Я хотела возразить, но осеклась. А ведь это правда, что мы с Лёшей можем получить девочку под опеку, до совершеннолетия. Морок… неужели у него хватит наглости отобрать девочку у матери? Какой кошмар, я сжала руку Лёши и увела глаза от презрительного взгляда.
— Только имейте в виду, пока я жива, не будет этого.
Алёна смотрела Лёше в глаза. Они оба застыли на месте и будто вели немой спор. Это не пауза перед поцелуем, они сверлили друг друга взглядами, после чего, Алёна развернулась на носках и пошагала к качелям.
— Что? — тихо спросила я у Лёши.
— Ничего, котёнок, — улыбнулся он и погладил мои плечи, — поживём здесь, раз альфа приказал. Потом будем думать о собственном доме. Мы оглянулись на крики.
— Морок! Ты офигел?! Прекрати её так раскачивать, она не птица!
— Я поймаю, если что!
— Мама! Здорово!
— Прасковья! Нельзя так сильно качаться!
— Можно, если она хочет, — огрызнулся волк.
— Не смей, мне девочку портить!
— Алёна, иди выпей, ребёнок просто качается на качелях, — Морок указал ей на свой дом, и она пошла.
— Мамочка, не уходи! — в голосе ребёнка я услышала горе и отчаяние. Не дождавшись, когда Морок остановит качели, девочка соскочила с них. Упав с высоты на траву, при этом упала на руки и на ноги. Как зверёк пробежала пару шагов на четырёх конечностях, затем выпрямилась и кинулась догонять мать. Она влетела в распахнутые объятия Алёны и залезла на неё, обхватив ногами и руками. Белкина поцеловала её, а Мороку, который от неожиданности только руками всплеснул, показала неприличный знак с оттопыренным средним пальцем.
И вот тут до меня дошло, что все мои страдания и унижения будут отмщены. Похоже, Иван Фомич ещё не понял, что Белкина его будущая тёща, а это такой кадр, который никогда ни при каких условиях скидывать со счетов нельзя. Конфликт на лицо, на лицо Морока, наполнившееся ненависть и гремучим отвращением к происходящему.
— Она права, — сказала я, с трудом пряча улыбку. — Ей лучше знать, её ребёнок…
Лёша ткнул меня в бок, и я не продолжила.
— Кто тут тявкнул? Бесплодная? — усмехнулся Иван Фомич и прошёл к дому.
— Постарайся в его присутствии молчать, — очень тихо шепнул мне на ухо Лёша. — И ты не бесплодна.
Лёшка ущипнул меня за попу, и я, ойкнув, улыбнулась. Пошёл этот Морок к своей тёще, я буду счастлива.
Ужинали в торжественной столовой, где длинный стол был укрыт белой скатертью и сервирован золотом. Впервые видела золотую посуду. Ярко-жёлтые тарелки, ложки, супница, подсвечники тоже из золота с орнаментами из эмали голубых, зелёных и белых цветов. Такой роскоши от дома Морока я не ожидала. И если мы с Витей и Лёшей немного обалдели, когда нам в бесценные тарелки раскладывали жаркое, то Ярославна вела себя непринуждённо, как будто всю жизнь с такой посуды ела.
