– Тебе же лень.
– Хорошо, еще пять минут, и сварю, – закрыла она на меня глаза.
Прекрасно утро в самом чудесном американском городе-мечте каждого американца. 260 дней в году пашет солнце. Пашет голубое небо. Закаты высший пилотаж. Каждый закат – необыкновенное доказательство абсолютной истины, доказательство того, что высшая инстанция где-то рядом. Никто не ловит руками солнце утром, по крайней мере, я не видел еще ни одной фотографии с ладошками на рассвете. Люди любят закаты больше, потому что на рассвете невыспаны, разобраны, не комплект. Телу необходимо было пройти определенный обряд: душ и чай, кофе и ванна… чтобы собраться. По крайней мере для меня вставать слишком рано настоящая пытка. Я и не вставал, зная, что середина дня в Сан-Диего для меня будет еще бо́льшим наказанием. Точнее сказать, мы не вставали.
Где-то после обеда меня разбудил ее сладкий голос:
– Джим-ми… – напела она. – Джим-ми…
– Да, – ответил он, словно это был звонок из России.
– У тебя есть цель? Только серьезно.
– Да, – повторил он, словно в трубке кто-то молчал. – Поужинать, взять гитару и сочинить тебе песню, – глянул я в окно, где безразличное солнце вызывало непременное уныние. Afternoon надо было пережить, чтобы с прибытием темноты и прохлады опять воскреснуть. Про себя подумал: «Было бы неплохо взять гитару и поиграть пару часов и чтобы никто не мешал».
– А ты чего хотела бы?
– Покурить.
Я взял свои штаны со стула. Достал из кармана пачку сигарет. Пуста. Сжал бумажную упаковку, будто из нее можно было ее что-то нацедить.
– Сигареты кончились, – бросил он штаны и туловище на свои прежние места.
– Да? Ладно, сейчас схожу, – не шелохнулась она.
– Я сам схожу – не шелохнулся я.
В тот жаркий зимний день светило начинало уже сворачиваться, когда Надя, слегка утомленная снова разбудила меня:
– Ты идешь, или мне сходить?
– Иду, – неожиданно обрадовался я предстоящему приключению – десятиминутной прогулке в магазин по центру America’s Finest City. Это была отличная возможность по дороге заскочить в бар и выпить вкусненького местного разливного пива.
Я вышел из подъезда в 5:30 после полудня и ноги сами меня привели в огромный бар. Такое количество сортов представленного пива я видел впервые в жизни. Залпом выпив крепкого IPA, я в хорошем настроении побрел по улице в сторону табачного бутика. В голове крутилась песня, я сочинял ее в уме. «Я невиновен».
Через несколько минут я уже шел по дорожке ведущей к магазину. Пальмы медленно махали огромными ладошками, ветер приятно зависал между телом и хлопчатобумажной рубашкой, он притащил с собой ту самую мелодию, которая звучала в голове дома. «Прогулка – самое простое, что может сделать вашу жизнь вашей. Зайду на обратном пути».
Не заметив, как пересек авеню, я оказался напротив вывески магазина Gibson Guitars. Я легко мог пройти мимо любого магазина, кроме музыкального. Такие магазины я чувствовал как всякий слухач за сто километров, ноги сами несли меня туда.
Внутри магазина было довольно просторно, где-то в глубине играла гитара. «Неплохо играет» – подумал музыкант, пытаясь увидеть хоть одну живую душу. «Никого». Казалось, оркестр побросал инструменты и ушел на обед, предварительно разложив их с ценниками по полочкам. В безлюдном помещении, окруженный сотней соблазнительных в основном электрических гитар, за прилавком начал проступать силуэт угрюмого продавца, как я потом узнал, не продавшего в тот день ни одного инструмента.
Медленно, будто из оркестровой ямы, из-за стойки поднялся дирижер настоящего оркестра:
– Хай.
До закрытия оставалось минут пять, и он с вялой надеждой поздоровался со мной. Моя квартира была переполнена гитарами и в мои планы не входило покупать еще одну.
– Хай.
Музыкальная пауза повисла в воздухе. Продавец улыбаясь изучал клиента: покупатель или так, проходимец.
«Проходимец, проходимец» – ответил я взглядом, улыбнувшись в ответ.
Как-то неудобно было совсем ничего не купить, и я спросил:
– Струны для мандолины есть? – не имея ни малейшего желания сбивать парня с толку.
– Для мандолины? – принял это за издевку судьбы парень, так как этот вопрос разрушил его последнюю надежду.
– А сигареты? – постарался я избежать ненужной паузы, снова вспомнив на секунду о Наде.
В этот момент мой взгляд привлекла полу-акустическая коричневая красотка с золотыми звукоснимателями. Она мне напомнила мою первую профессиональную электрогитару, которую родители подарили в Москве, когда мне было пятнадцать.
Я поправил рукой упавшую на лоб прядь, будто этим жестом хотел показать, что говорю про себя чистую правду.
«Нет, ты не проходимец, – увидел дирижер мои руки. – По рукам вижу – вольтанутый[1]» – заметил мой взгляд продавец.
– Кое-что есть, – вновь зажег в глазах своих надежду парень и рассказал мне, что это свежая копия легендарной ES-335, которая сделана по технологии пятидесятилетней давности теми же старыми мастерами из Каламазу.
– Дашь потрогать?
– Конечно. Вот здесь несколько инструментов, – вышел из-за стойки парень и пошел к стене напротив, где вытянулись в струнку гитары.
Я взял одну из них уверенно за гриф, разглядывая, нежно погладил деку, словно любимую на свидании:
– А конец подключен?
– Что?
– Усилитель.
– Сейчас подключу.
– Тебя как зовут?
– Дин.
Едва коснувшись, пальцы тут же побежали по грифу, разыгрывая незатейливую комбинацию.
– Нестроевич.
– Что?
– Говорю, инструмент не настроен.
– Может быть. Незачем.
– Ты сам на чем играешь? – я начал натягивать и ослаблять колки, прислушиваясь к звуку.
– Я? Я нет, я слушаю.
– Тогда слушай. Так же гораздо лучше.
Поиграв на гитаре несколько минут, я сказал, что беру. Вдохновленный Дин показал мне еще один новый Gibson Les Paul, не прекращая доказывать, что это лучшее, что может быть на свете. Я не любил Лес Полы, они тяжелые и неудобные, но эта была очень привлекательна, и я сказал окей.
– Пять тысяч долларов за две. Струны для мандолины в подарок. Окей?
– Окей, – кивнул я, протянув карту.
– Вижу, что ты профессионал. Откуда?
Мы разговорились, пришлось поведать Дину, что я рок-стар из России, продал 50 миллионов пластинок, что живу здесь недалеко в престижном доме.
– За сигаретами? – рассмеялся Дин, указывая на две купленные гитары.
