Три часа ночи. Сколько времени отнято у сна, а завтра утром на репетицию. Многое внутри Саши было против этого заседания у экрана с чашкой застывшего кофе, с залипавшим на клавишах маникюром. Многое, но не все. Что-то ей давал этот ночной полет в чате, подобно хищнику, который выходил на охоту за общением. Это была охота на нужные слова. Интернет был той самой вредной привычкой, которая не давала выспаться, надо было бросать «курить».
«Если тебе пустовато ночью в квартире, крикни! И спи с эхом», – вспомнила она из последних нужных слов, лежа в кровати. Крикнула. Получилось не очень. Никто не отозвался. «Ну и хорошо! Лучше спать одной, чем с эхом».
Разочарование
Разочарование – это когда бабочки в животе сдохли. И когда его не было рядом, чтобы ни делала, она ощущала глубокую пустоту и себя лежащей на ее холодном дне. Как рыба в пересохшем русле реки, которая молчала оттого, что умела говорить только с ним, и время от времени вертела хвостом, так, для проверки своей привлекательности. Наконец, он приехал, но даже это обстоятельство не могло залатать брешь в душе.
Вода в пруду то и дело вздрагивала от налетавшего ветерка, как и всхлипывающий от недавних воспоминаний голос Светы. Казалось, эта дрожь передавалась всему вокруг: облакам в отражении воды, даже Лизиным плечам – под ее рубашкой туда-сюда пробегали мурашки, поднятые по тревоге. Рука моя, лежащая на плече Светланы, не могла их остановить.
– Ты знаешь, что раньше эти пруды назывались Козьими? – пытался я как-то отвлечь Свету от случившегося. Утешитель из меня был сейчас так себе.
– Это здесь при чем?
– Ты хоть лицо этого козла запомнила?
– Ну конечно, наглый такой, румянец на щеках и рубашка белая-белая, как у пионера. «Девушки, вы разве не знаете, курить в парке нельзя! Пройдемте со мной в отделение». И давай нам нотацию читать.
– Пионерскими они тоже были.
– Кто?
– Пруды.
– Я тебе об одном, ты мне про пруды.
– Да с такими приметами пол-Москвы. Скажи еще, знак ГТО у него на груди! И хватит уже ныть. На тебе лица нет.
– Еще бы, до сих пор вижу у лица его пальцы вижу. Мы только улыбались: «Щас, в отделение, разбежался», – а он давай сигареты изо рта, из рук вырывать. И такой гадкой бранью поливал при этом. Ты бы слышал.
– Что за уроды! Вообще-то рано тебе еще курить.
– То есть ты оправдываешь?
– О чем ты говоришь! – прижал я Свету к себе еще сильнее.
– А ты?
– Что люблю тебя больше жизни.
После этих слов наступали долгая пауза, настолько долгая, что МХАТ мог бы гордиться. Никто не решался начать.
– Завтра сходим в кино? На «Сталкера», да? – наконец молвила тихо Света.
– А ты еще не сходила?
– Нет, тебя ждала.
– Завтра не знаю, завтра у меня пересдача.
– А говоришь, любишь.
– Сходим в другой день.
– Вот так всегда, – задумчиво произнесла Света. «Придется идти с Игорем», – подумала она про себя.
– Я его найду, ты не сомневайся. У Димки отец работает в МИДе.
– Только не надо никого искать, чего доброго в Университет сообщат.
– А Оксана как?
– Да нормально. Ей не привыкать. Она от своего Антошки постоянно получает, в фигуральном смысле. Такая красивая была в школе. А этот Антон, настоящий гандон, – выдавила из себя Света.
– Красота наказуема, – я погладил ее волосы, мягкие, густые и чистые. Потом зарыл в них свой нос. От них действительно исходил свет. – Синдром Анны Карениной, сначала она бросается в глаза, потом на шею, далее – под поезд. А все из-за того, что некоторые мужчины слишком много бросаются словами, – пробубнил я в ее копну.
– Еще один, воздыхатель, – усмехнулась Света и убрала мою руку со своей головы.
– Вкусно пахнешь.
В это время перед ними торопливым шагом промчались двое молодых ребят, с авоськой, которую они тащили вдвоем. Авоську распирало от набитых туда банок сгущенного молока. На этой груде лежали длинная полукопченая колбаса, блок сигарет и бумажный пакет, из которого торчали куриные лапы, и курица, и колбаса то и дело норовили съехать. Парням приходилось их то и дело ловить и поправлять.
– Давай поменяем руки, – предложил тот, что повыше.
– Давай.
– И смотри за колбасой и за курицей, чтобы не улизнули.
– Зачем ты взял эту курицу? Все равно испортится.
– Не знаю, давали, я и взял.
Они обменялись ручками авоськи. Второй на мгновение замер, вглядываясь в пруд:
– Володя, это же Патриаршие?
– Какие еще Патриаршие, мы на поезд опаздываем!
– Булгакова помнишь? «Мастер и Маргарита».
– Я не читал.
– Как же так, ты не читал «Мастера и Маргариту», и я с тобой в одном купе ехал в Москву?
– Петрович, кончай паясничать, опоздаем же.
– Только ты мне сначала пообещай, что прочтешь.
– Обещаю. Зуб даю, только давай быстрее.
– Здесь Булгаков, а мы с тобой сгущенку тащим, как ишаки, – все еще бесновался Петрович, удаляясь все стремительнее от красоты.
– Альберт, хорош романтизировать. Опоздаем же.
И они убежали дальше, унося в свою провинцию подачки Олимпиады-80.
– О чем думаешь? – отвлекла меня от провинциалов Света.
– Сетка выдержит или нет?
– Какая сетка?
– Авоська. Ты видела, сколько там сгущенки?
Тут Света громко и нервно рассмеялась.
«Ну вот, вроде немного отошла», – полегчало и мне.
– А я почему-то больше переживаю за курицу, – наконец, смахнув слезы от смеха, успокоилась Лиза.
– Как пить дать, сбежит, – улыбнулся я.
– Мне кажется, она хочет закурить.
– Сигареты рядом.
– Она еще не в курсе, что здесь курить нельзя, – улыбнулась Светлана, то ли своей шутке, то ли бабочке, порхавшей вокруг скамейки.
Домик у моря с видом на настоящего мужчину
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Нет, я верю только в кофе, утром, сваренный не мной.
– Сварить тебе кофе?
