Они поженились в доме ее отца и уже следующей весной отправились в путь. В течение двух лет они следовали за строящейся железной дорогой, питаясь различными слухами. Обычно на переднем крае продвижения переселенцев на запад школьные учителя оказывались не нужны, и судьба бросала Эммету один неожиданный вызов за другим, но у него хватало храбрости, сил и умений, чтобы браться практически за любую работу: кладовщика, продавца в лавке, клерка на железнодорожной станции. И каждый раз их приводило в уныние то, что новичков, даже самых умелых и образованных, нигде не желали слишком долго терпеть. Так что не успевала Нора как-то привыкнуть к занавескам и матрасам с трудом обустроенной приютившей их комнатушки, как им снова приходилось сниматься с места.
Она начала ощущать ту беспредельность пространства и бесконечность странствий, которую столько лет назад описывала ей мать, лишь когда у них за спиной осталось немало разных городов и поселков. И эта беспредельность ощущалась все явственней, произрастая как бы из внешних пределов Нориной души. Она не могла не чувствовать, отмечая особенности каждой новой остановки на своем бесконечном пути – вид, открывавшийся из окна их очередного пристанища, дорогу, ведущую к магазину, лицо живущей по соседству женщины, – что некие расплывчатые сумерки постепенно сгущаются как впереди них, так и позади. И с каждой их новой попыткой как-то обустроить свою жизнь эти сумерки, похоже, подбираются все ближе, все теснее окутывают их.
Конечным пунктом в итоге оказался Шайенн, штат Вайоминг. За несколько лет до прибытия туда Ларков компания «Юнион Пасифик» лихо прошлась по этим местам, оставив после себя этакий разрушенный Вавилон – желчно-серые растерзанные равнины и буквально выпотрошенных людей. Оказалось, что эти шахтеры, аферисты, сводники и щеголеватые хлыщи обладают куда меньшим запасом прочности и мужских качеств, чем им самим представлялось. Из своего крошечного окошка на Еловой улице Нора часто видела, как эти побежденные люди, больше похожие на тени, крадучись возвращаются под вечер домой, и чувствовала, что им с Эмметом тоже почти наверняка грозит здесь полный крах, ибо все вокруг них двигались и жили точно вслепую, озаренные гибельным сиянием всеобщего разорения.
Ни одно из начинаний Эммета в Шайенне так и не увенчалось успехом, хотя молотки строителей стучали там день и ночь. Не успевала с чьего-то фальшивого фронтона облупиться краска, как совсем рядом, на той же улице, возникал остов нового строения, похожий на бледные кости обнаженного сустава. А когда новое здание выглядело уже почти готовым, тут же возникало невольное подозрение, что оно, вполне возможно, скоро сгорит, тем самым вызвав необходимость новых строительных работ. За городом тянулась двойная колея железной дороги, которую со всех сторон окружали равнины, зимой серые, занесенные грязным снегом, а во все прочие времена года желтые; по равнинам были разбросаны далекие, почти невидимые форты. Можно было встать в любом месте и посмотреть в любом направлении, и тебя неизменно охватывало одно и то же чувство: нахождения в неком нигде, которое все же странным образом имеет свои пределы и отлично со всех сторон огорожено. А внутри этого нигде существовал Шайенн, желавший лишь одного: всегда оставаться точно таким же, как сейчас.
Даже Эммет не сумел избежать влияния этого места. Сперва он попытался воплотить в жизнь свою заветную цель и стать школьным учителем. Он взялся за дело со свойственным ему добродушием и чувством юмора и начал с малого: создал крошечную школу и даже ухитрился заполнить ее непослушными оборванцами, которые запросто его перекрикивали, а во время урока шлялись по всей школе. Школа, разумеется, дохода почти не приносила, к тому же Эммета со всех сторон окружали люди куда более удачливые, чем он. И он, конечно же, понимал, какие возможности, ранее им не виданные, могут ему открыться. Хотя от тех, кто подсаживался к нему в пивной и начинал плакаться на жизнь, толку особого не было. Они твердили, что их риск совершенно не оправдался, что они обанкротились, что всех здесь ждет одна судьба, а на самом деле они пытались внушить «этому учителишке», что ему ничего здесь не светит и лучше б он убирался, пока не поздно. Норе было нетрудно об этом догадаться – от ее отца в свое время избавлялись аналогичным образом.
Конечно же, в итоге их дом превратился в некий приют для всевозможных «несчастненьких». Нора уже забыла, когда Эммет вечером возвращался без очередного «хвоста» в виде очередной опустившейся личности, голодной и наполовину спятившей от жаркого солнца и абсолютной пустоты жизни. Лежа на супружеской кровати, отделенной от остальной комнаты буйволиной шкурой, она слушала, как Эммет до рассвета защищает перед новым знакомцем святость труда и человеческого достоинства.
Одним из их наиболее терпимых временных постояльцев оказался некий человек по имени Сэнди Фрид. Он подрабатывал на каком-то предприятии по определению количества металла в руде, но был уволен, и его занесло к ним в город. Чисто случайно он оказался за одним столиком с Эмметом в салуне «Железная лошадь». Оба оказались склонны произносить поэтические филиппики по поводу отсутствия работы и поведения властей, однако Нора легко могла догадаться, что конкретно послужило причиной укрепления этой внезапной дружбы. Вероятнее всего, Эммет, как всегда, что-то царапал в своем блокноте, а Сэнди оказался не настолько пьян, чтобы не суметь прочесть написанное, заглядывая ему через плечо. А потом, скорее всего, заявил: «Позвольте выразить вам, сэр, мое искреннее удовольствие! Как, черт возьми, приятно встретить здесь еще хоть одного грамотного и культурного человека! Простите мое богохульство, но так хотелось высказаться от души. Я действительно страшно рад!»
Затем они, вероятно, долго жали друг другу руки и обменивались любезностями. Эммет счел необходимым поведать о крушении своих планов по созданию школ для переселенцев. А Сэнди Фрид, изумленно глядя на нового друга большими влажными глазами, торжественно провозгласил: «Да если б среди переселенцев было побольше таких людей, как вы, сэр, я бы небось тоже не стал горло этой дрянью полоскать! Да, да, сэр! Я, может, уже и совершил бы все то, что собирался совершить на этой проклятой Территории ввиду наступающего века».
Когда Сэнди Фрид после очередной попойки вновь обретал способность держаться на ногах достаточно твердо, он прилагал все силы, чтобы быть в доме полезным. Нора обнаружила, что он, например, может быть чудесным собеседником. Его Богом данное красноречие было еще и подкреплено невероятным обаянием, которое он сумел в себе развить за долгую жизнь, поскольку ему то и дело приходилось просить прощения за различные правонарушения, из-за которых он испытывал попеременно то гордость, то стыд. Сэнди оказался человеком довольно начитанным и неплохо знал поэзию, о которой мог с наслаждением говорить часами. Скитальческая жизнь разожгла в нем интерес ко всевозможным чудесам, встречающимся в мире. Правда, его рассказы об этих чудесах несколько варьировались от раза к разу, но это уже мелочи, а слушать его непрерывную занятную болтовню Норе, возившейся по хозяйству, было приятно. И потом, разговоры с Сэнди заставляли сидеть на привязи те зловредные сумерки, что не давали покоя ее душе. Если Сэнди не становился жертвой своих главных грехов – выпивки, азартных игр и проституток, – он рассуждал вполне здраво и довольно ясно мог предсказать многие события вплоть до начала следующего века. И, между прочим, это были поистине великолепные пророчества! «Всесторонняя информация! – Это была его любимая тема для беседы за завтраком, особенно если он уже успел прийти в себя после очередного унижения, полученного вчера. – Новости, дебаты! Вот что способно помочь и плугарю, и каменотесу, Эммет. Ты вступил в бой на стороне справедливости? Так распространи слово об этом от Шайенн до Калифорнии!»
