Была в том хворь, тошнота. Опухшие от убийств, хотели они лишь одного – отплыть домой. Почти все держались к разрухе спиной, не в силах смотреть на сотворенное.
Боги глядели в беспомощном ужасе на все это насилие и разор. Зевс запретил им вмешиваться, однако теперь опасался, что этого делать не стоило.
– Что повидали мы прошлой ночью? – спросил он. – То была не война. То было безумие. Предательство, дикость, бесчестье, позор. Во что превратились смертные?
– Ужасно, да? Богами они себя возомнили, что ли?
– Есть время шутить, Гермес, но сейчас – не оно, – заметил Аполлон.
– Довольна? – спросил Зевс, обращаясь к Афине. – Твои любимые греки восторжествовали. Полна их победа.
– Нет, отец, – молвила Афина. – Не довольна. Осквернялось священное. Совершены чудовищные преступления.
– Согласен, – сказал Аполлон. – Нельзя позволять им безмятежно отплыть к домашней жизни.
– Пусть заплатят сполна за свое богохульство, – произнесла Артемида.
Зевс тяжко вздохнул.
– Жалею я, что много лет назад Прометей не отговорил меня творить человечество, – проговорил он. – Я знал, что это ошибка.
Приложение
Миф и действительность 1
События, изложенные в этой книге, происходили – если они действительно происходили – в те времена, которые историки и прочие именуют бронзовым веком. Важнейший источник нашего знания о Троянской войне – поэт Гомер, а жил он – если он действительно жил – в последующую эпоху, то есть в железном веке, на который пришлась значительная часть пяти дальнейших столетий. Гомера и его время я рассмотрю подробнее во второй части Приложения. Гомер писал о времени, оставшемся для него в далеком прошлом, когда боги все еще являлись смертным – дружили с ними, карали их, приближали к себе, проклинали, благословляли, истязали, а иногда даже вступали с ними в брачные союзы.
Те, кто знаком с двумя моими предыдущими книгами по греческой мифологии – «Миф» и «Герои», – возможно, заметили множество расхождений и хронологических нестыковок. В «Героях», например, я предпочитаю версию, согласно которой Олимпийские игры придумал проводить Геракл. В «Трое» я выбрал другой источник, и согласно ему зачинатель Олимпийских игр – Пелоп. Эти разночтения не очень значимы и, по сути, – дело выбора. Основные же хронологии – как ни крути, ни корежь и ни кантуй их – в опрятные прямые исторические пути не превратятся. Например, сколько лет было Ахиллу в последний год осады Трои или сколько времени прошло между похищением Елены и отплытием ахейского флота – на эти и многие другие вопросы невозможно отыскать ответ. Стоит определиться с какой-то хронологией, непременно рушится другая. Все это похоже на картинную галерею из дурного сна Жака Тати: поправишь одно полотно на стене – другое тут же отваливается от правды. Или, если взять другую метафору, это боксерский поединок, в который вынужден ввязываться любой хроникер этих повествований: в красном углу – необходимость составлять подробные династические хронологии, логично увязанные из парных союзов, происхождений и родословных, а в синем – необходимость предъявлять тайны поэтического пространства мифа и чуда, от чьих персонажей и судеб нельзя требовать послушного движения по рельсам причин и следствий. За годы я пришел к заключению, что не поединок это на самом-то деле, а скорее повествовательный танец, в котором глубокие, но взаимодополняющие удовольствия всамделишного и вымышленного могут выступать партнерами.
Полагаю, дело в том, что нет для нас ни трудности, ни противоречия в том, чтобы одновременно держать в уме историческое и воображаемое. «Знание», каким мы располагаем о богах и героях, подобно нашему знанию о римских императорах, или королевских домах Европы, или, уж раз на то пошло, мафиозных кланах Америки ХХ века, – однако подобно оно и нашему знанию о вымышленных персонажах Диккенса и Шекспира. Кто-то укажет на более очевидную связь с придуманными героями кинематографической вселенной «Марвел», королевств в «Игре престолов», мира чародеев Гарри Поттера или Средиземья Толкина, но, возможно, лучше мне тут не вдаваться в рассуждения о разнице между мифом и фантазией. Суть в том, что в мифе можно ворошить и перебирать черты персонажей, археологию и семейные узы так же, как мы возились бы с действительными жизнями и историями, и вместе с тем одновременно сживаться со сверхъестественными и символическими чертами вымысла и волшебства. Цитируя сказанное газетчиком в финале вестерна Джона Форда «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» (1962): «Это Запад, сэр. Когда легенда становится фактом, печатайте легенду».
Вмешательство или невмешательство богов в повести о Троянской войне – показатель того, в какой мере нам хочется обращаться с этой повестью как с историей, а в какой – как с мифом. Совершенно возможно обойтись вообще без бессмертных, как очень ясно показано в фильме «Троя» (2004) Вольфганга Петерсена с Брэдом Питтом в роли Ахилла и Брайеном Коксом в роли Агамемнона. Ни единого олимпийца в поле зрения. В этой книге я время от времени останавливался, чтобы подчеркнуть: Гомеровы описания помощи богов смертным можно истолковывать как метафорические. Когда писатели или художники предельно рационального и скептического склада особенно воодушевлены или вдохновлены, они нередко говорят о том, что «их посетила муза». Греческие лучники, метко попавшие в цель, наверняка шептали: «Спасибо, Аполлон». Вряд ли это как-то отличается от того, как боксеры крестятся перед боем или благодарят Иисуса после. У крикетистов есть «Мать крикета», актеры говорят, что «театр лечит». Когда Ахилл слышит, как в ссоре с Агамемноном голос Афины призывает его успокоиться, действительно ли Ахилл внемлет богине или же прислушивается к внутренним мудрым советчикам, к благим духам своей же личности? Красота Гомера и мифа в том, что всегда можно принять разом и то и другое.
Эта «двойная крепость» целеполагания позволяет действительному и символическому сосуществовать именно гомерически – и бесконечно плодотворно. Человечество не в силах соскочить с крючка богов, какими бы капризными, бесшабашными или несправедливыми те ни были. Первое слово Гомеровой «Илиады» – μῆνιν, менин, что по-гречески означает «ярость»
[184]. Ярость, похоть, зависть, гордыня, жадность… грехи и слабости человечества заряжают энергией всю драму Трои, но уравновешены любовью, честью, мудростью, добротой, прощением и жертвенностью. Пусть покажется это, возможно, простым и очевидным, однако эти же хрупкие составляющие слагают и сегодняшний мир людей. Мы живем теми же зигзагами. Темные человеческие страсти самовлюбленности, страха и ненависти уравновешены добротой, дружбой, любовью и мудростью. Простор для изображения всего этого лучше, чем у Гомера, по-прежнему открыт, но лично мне на моем жизненном пути такого пока не попадалось.
Миф и действительность 2
Невозможно изложить историю Троянской войны без отсылок к «Илиаде» Гомера, давно считающейся первой великой литературной работой западного канона
[185]. «Илиада» начинается с ярости и завершается скорбью: с ярости Ахилла на Агамемнона, когда тот присваивает себе рабыню Брисеиду, и скорбью троянцев, оплакивающих смерть своего героя Гектора. Эта малая часть десятилетней осады описана 15 693 поэтическими строками, в каждой – от двенадцати до семнадцати слогов, поделенных на двадцать четыре Песни. Тугое единство действия, сложные и убедительные характеристики, многообразие изображенных человеческих чувств и порывов, кинематографические сдвиги восприятия и точек зрения, неукротимая энергия и сила, бестрепетное представление насилия, взгляды в прошлое и предвосхищения будущего, глубина, искусность и удаль образности – по этим и многим другим причинам поэты, художники, ученые и читатели века напролет считают «Илиаду», а также парный ей труд «Одиссею» непревзойденными шедеврами сказительского искусства, до которых все остальное стремится дотянуться – и по которым все остальное судят. И все же остается фундаментальный вопрос, каким неизбежно задается любой, кто соприкасается с этими сочинениями.
