Ежеутренне заступает на смену сонноокой страже на бастионах Трои свежий караул. Ежеутренне начальник стражи расспрашивает ночную смену, не случилось ли ночью такого, о чем стоит докладывать.
Ежеутренне ответ один и тот же.
До сего утра.
Это утро, утро всех утр, – иное.
Труды Эос еще не завершены, и мир пока что во тьме, когда смена караула появляется на городских стенах. Они с удивлением видят, что все ночные дозорные толпятся у бойниц бастиона и вперяются куда-то вдаль.
– Что там такое? Что вы заметили?
– Ничего! – слышен ответ.
– Ничего?
– В прямом смысле. Ничего.
– Еще темно.
– Раньше мы видали огни. Громадные костры – а теперь их нет.
Свет начинает сочиться на небо – и проступает блеклый силуэт. Все всматриваются и пытаются разобрать, что это за медленно проступающие очертания, и от этих усилий режет глаза. Но с каждой минутой все делается чуть яснее.
– Почему я не вижу кораблей?
– Что там за громадина виднеется?
– Ее там прежде не было.
Далеко на востоке врата зари растворяются настежь, и бледные сполохи озаряют небо над городом. Медленно, до того медленно, что кажется, будто чувства обмануты, явлена становится ошеломительная истина.
Начальник ночной стражи спешит к крупному бронзовому колоколу и бьет деревянным брусом тревогу.
Граждане Трои вымуштрованы не хуже воителей. При первом же звуке громадного колокола люди устремляются к заранее условленным точкам сбора. Никто не вопит, не толкается и не орет, словно заполошные лошади, никто не застывает в бездействии. Гектор, давным-давно разработавший этот порядок и выучивший людей, гордился бы тем, до чего упорядоченно и несуетно ведут себя горожане при первом же звуке тревоги.
Деифоб и Кассандра первыми в царском дворце восходят на бастионы. Сам Приам появляется чуть погодя – растрепанный, запыхавшийся. Стража все еще пялится с городских стен, военачальникам и глашатаям приходится ее одернуть: царственные особы пожаловали.
– Что такое? – спрашивает Приам. – Приступ? Пожар? Лестницы?
– Взгляни, отец! – вопит Деифоб.
Приаму помогают взобраться повыше.
Внизу расстилается равнина Илиона. Десять лет войны изрыли, изъязвили и растерзали громадный простор того, что некогда было плодородной землей. Приам вскидывает взгляд. Вон река Скамандр сверкает на утреннем солнце, а далее…
Приам смаргивает, не веря глазам своим, и смотрит вновь.
Ничего.
Греческий частокол снесен.
Весь лагерь – хижины, шатры, палисад – всё сожжено.
Приам замечает диковинную громадину, но не в силах понять, что это.
Но и вражеских кораблей не осталось – ни единого.
Приам так привык видеть их возле берега, что их отсутствие – словно рана, чудовищный шрам. Берег без них наг и открыт.
Приам все смотрит и смотрит, немотствует от ошеломления – и от чего-то еще. Страх ли это? Он сознает, что это чувство – малый намек на осколок крупинки надежды. Смеет ли он надеяться? Самая мысль о надежде наполняет Приама страхом. Он видел и выстрадал слишком многое, чтоб доверять надежде.
Обращается к Деифобу:
– Они… где они?..
Деифоб расплывается в широкой улыбке и хлопает царя по плечу.
– Они уплыли домой, отец! Греки уплыли домой! – И он пускается в пляс перед опешившим стариком.
Приам отталкивает сына и снова вперяется в равнину. Оборачивается к советнику и другу Антенору со словами:
– Что там такое – вон то, громоздится над развалинами возле берега? Моим старым глазам не разобрать. Что это может быть?
Вперед выступает Кассандра, дергает отца за одежду, кричит:
– Это смерть! Смерть!
Антенор призывает начальника стражи.
– Отправь людей к ахейскому лагерю. Пусть как следует все разведают и донесут.
Теперь Приам обращается к толпам людей, собравшихся на бастионах насладиться зрелищем.
– Студено тут, – говорит царь. – Думаю, лучше нам всем спуститься позавтракать, пока ждем новостей.
За завтраком Приам внешне спокоен. Говорит Гекубе, мол, не в силах поверить, что проснулся до конца.
– Возможно ли? После стольких лет? Просто уплыть?
– Мы молились об этом, любимый, – отвечает Гекуба. – Быть может, боги наконец прислушались.
– Но почему вдруг?
– Почему бы и нет? Боги знают, чтό война сотворила с Троей. С нами. Ты хороший человек, Приам. Злые живут счастливее, им не приходится хоронить стольких своих сыновей. Подобная несправедливость оскорбительна во всем. Долго пришлось нам ждать, пока боги склонят чашу весов в нашу пользу, но мы заслужили не меньшего.
В этот же миг шум на улице сообщает, что возвратился отряд лазутчиков. Врывается их начальник.
– Владыка, их нет! Они и вправду уплыли. Ни единого грека не осталось. То есть, повелитель, это не совсем так. Там… мы наткнулись…
– Отдышись, юноша, – говорит Приам, – и изложи нам, что вы нашли в ахейском лагере.
– Ахейский лагерь – не лагерь. Больше нет. Срыт, сожжен, заброшен. Но одного человека мы там нашли. Я приставил к нему охрану, поскольку вдобавок мы нашли… – Тут начальник отряда не в силах скрыть широченную улыбку. – Повелитель, ты ни за что не угадаешь, что мы нашли!
– Не играй мне тут игры с царем, выкладывай! – рявкает Деифоб. – Рассказывай попросту, что вы нашли.
– Если попросту, твое высочество, – отзывается начальник отряда, оставаясь в таком восторге, какой даже резкость Деифоба не может унять, – мы нашли… коня.
– Ну, ничего слишком странного в этом, конечно же, нет, – замечает Гекуба.
– Как бы не так! – говорит лазутчик, по-прежнему улыбаясь. – Это конь, каких прежде не видывали. Конь… – он показывает на потолок. – Конь высотою до крыши. Конь сделан из дерева!
Замысел…
Одиссей излагал в подробностях свой замысел при нескольких военачальниках Агамемнона, и самые значимые среди них – Неоптолем и Филоктет – попытались замысел с ходу отмести.
– Ничего не выйдет.
– Да они его подожгут.
– Так и ребенка не обдурить.
– Тридцать воинов? И ты сам среди них никак?
– Вот уж нет!
– Бестолковей придумать трудно…
– …безумно… чокнуто… самоубийственно.
Агамемнон вскинул скипетр, все примолкли.
– Афина тебе нашептала?
