Неоптолем разинул рот.
– Одиссей? Ты Одиссей с Итаки, сын Лаэрта?
Высокомерия как не бывало, его сменил юношеский пыл – и нечто похожее на преклонение перед героем. Неоптолем тут же повел их к матери.
Деидамия все еще скорбела по Ахиллу и заявила, что решительно возражает против участия сына в войне: эта война погубила его отца, а ее саму оставила вдовой.
– Запрещаю! – сказала она. – И дед твой тоже.
Царь Ликомед сурово кивнул.
– Ты слишком юн, мальчик мой. Возможно, через несколько лет…
– Я учился искусству войны ежедневно, едва только начал ходить! – с жаром воскликнул Неоптолем. – Никто на этом острове не сравнится со мной. И оракул не раз говорил, что судьба мне отправиться в Трою и завоевать там славу.
– Но сейчас еще слишком рано, мой мальчик!
– Я готов. Спросите кого угодно.
Одиссей обнаружил, что на Скиросе считали Неоптолема совершеннейшим подобием отца, с головы до пят. И Ахилловы умения, и сила его, и прыть, и весь – если не больше – горячий норов и неутолимая жажда убийства.
– Не являлись бы мы за царевичем Неоптолемом, – сказал Одиссей, – если б не считали, что он более чем способен о себе позаботиться.
– Если уедет он, – промолвила Деидамия, – это разобьет мне сердце.
Тяжко было Неоптолему видеть мать в таком горе, и он, казалось, поколебался.
Одиссей мгновенно оценил положение.
– Доспех твоего отца – мой теперь по праву, – произнес он. – Выкован самим Гефестом. Если поедешь с нами, я, конечно же, предоставлю его тебе.
– Мирмидоняне последуют за тобой куда угодно, – добавил Диомед. – Они только и ждут, когда ты их возглавишь.
Неоптолем бросил на мать умоляющий взгляд столь отчаянной и мучительной силы, что сопротивление ее ослабло. Она застонала и повесила голову. Лучезарная улыбка озарила лицо царевича.
– Я вернусь в один миг! – сказал он, крепко обняв мать.
Странный визит
Тем временем в Трое Эврипил и мизийское воинство при поддержке неукротимого Энея оттеснили ахейцев за Скамандр и грозили прижать их к кораблям, как это некогда удалось Гектору. Агамемнон и Менелай объединили силы с Идоменеем и Эантом для контратаки, им удалось ранить Деифоба, но Эанта вывел из строя метко брошенный Энеем камень.
Грохот битвы на равнине слышен был из высоких покоев Елены в царском дворце. Елена безучастно трудилась за прялкой, как и во всякий день. Эфра, мать Тесея, старая компаньонка Елены, тихонько кашлянула и тем объявила, что за дверями ждет аудиенции посетитель.
– Как его звать?
– Он не сообщает мне, кто он, дорогая моя. Настаивает на встрече с тобой. Ни в какую не уходит.
– Пригласи войти.
Елена опешила: Эфра ввела мальчика не старше пятнадцати лет.
– Кто же этот юноша?
– Мое имя Кориф, – произнес мальчик, неудержимо пунцовея. – Я… я… принес тебе сообщение… я…
– Давай-ка ты сядешь и что-нибудь выпьешь? – предложила Елена, показывая на стул и кивая Эфре; та налила вина. – Соберешься с мыслями и изложишь свое сообщение, когда будешь готов. В этой комнате жарковато, верно?
Мальчик сел и благодарно отпил из предложенной чаши. Тревожно взглянул на Эфру, и Елена, уловив в нем беспокойство, легким кивком отпустила служанку.
– Что ж, – проговорила она, – вот мы одни, можешь сообщить мне свою весть.
– Смотри, – сказал Кориф и протянул ей маленький берестяной сверток.
С некоторым удивлением Елена раскрыла его и долго и пристально вглядывалась в знаки – его содержимое.
– Это от Эноны?
Кориф кивнул.
– А ты ее сын от Париса?
Он вновь кивнул и застенчиво вперился в пол.
На ум Елене пришли видения последних десяти лет. Задумалась она о своей жизни в Спарте с Менелаем до появления Париса. Что за безумие овладело ею тогда? Действительно ли то была тяга к Парису или же проделки Афродиты вынудили ее покинуть отчий дом, родителей и превыше всего – красавицу дочку? Гермионе сейчас тринадцать. Научилась ли она презирать мать за то, что та ее бросила? Горячие слезы катились по щекам Елены, пока размышляла она обо всех, кого оставила, и о том, сколько всего случилось из-за нее. Обо всех этих смертях. Она все еще слышала крики погибавших и грохот армий внизу на равнине. Сколько отважных мужей убито, сколько славных женщин овдовело. Сколько родителей горюет, сколько детей осиротело. И все из-за нее. Если б не она, Гектор был бы жив, Андромаха – при муже, Астианакс – при отце. И ради чего? Все это ради тщеславного лживого плута Париса. Он не только разрушил жизнь ей и всем спартанцам, которых вынудил ее покинуть, но и предал свою первую жену Энону и сына, этого несчастного застенчивого мальчонку, что мается и мнется теперь пред нею. Но надо быть честной. Все, что натворил Парис, натворила и она. Она проклята. Она – смерть…
В припадке горя и отчаяния Елена рухнула на пол. Кориф попытался позвать на помощь, но голос застрял у него в горле. Не зная, что предпринять, он присел рядом с ней пощупать пульс.
В тот самый миг в дверях появился Парис. Увидев, как некий юноша оказывает сокровенные знаки внимания его жене, Парис преисполнился яростной ревности. Выхватил меч и тут же зарезал мальчика, чиркнув ему по горлу. Кориф погиб на месте. В угаре ярости Парис убил бы и Елену, если б не обратил внимание на берестяной сверток, лежавший рядом с женой. Постигнув его значение и поняв, что юноша, которого он только что прикончил, – его сын, Парис загоревал, сокрушенный раскаянием
[173].
