Не видала та война ничего кошмарней горя Приама и Гекубы, смотревших, как тело их сына жестоко бьется о камни Илионской долины на пути к аргосским судам. Их достославный сын мертв, а с его телом обходятся так бесстыдно. Сокрушенно рыдала Гекуба, и плач ее достиг слуха жены Гектора Андромахи. Страшась того, чтό этот звук может значить, она выбежала на бастион и узрела, как окровавленный труп ее мужа волокут в пыли.
– О, Астианакс, – зарыдала она над своим младенцем, – не жена я Гектору больше, а ты ему больше не сын. До конца времен мы с тобою вдова и сирота!
И все женщины Трои завыли с ней вместе.
Погребение Патрокла и Гектора
Пусть Ахилл и отомстил за смерть Патрокла, как и поклялся, но горевать по утрате возлюбленного друга он отнюдь не закончил. Нисколько не утихла, как мы убедимся, и его ненависть к Гектору.
Первым делом приказал он сложить исполинский погребальный костер. Этого ожидали. А вот то, что проделал он дальше, – нет. Он взял двенадцать троянских пленников, повелел привести их к погребальному костру и перерезал им глотки – без всяких угрызений совести и уж точно не более церемонно, нежели жрец режет глотки жертвенным агнцам или козлам. Это преступление против законов, каким подобает следовать воину, – и потрясло оно даже богов.
Далее на колеснице, к которой труп Гектора был привязан по-прежнему, Ахилл трижды объехал место упокоения Патрокла и оставил тело валяться ничком в пыли.
Тело Патрокла уложили на погребальный костер. Мирмидоняне отрезали у себя по пряди волос и укрыли ими покойника, словно блестящим саваном. Рыдая, Ахилл отсек у себя пару золотых локонов и нежно вложил их в мертвые руки Патрокла. Возле тела поместил он сосуды с медом и маслом; занялся от зажженных факелов погребальный костер, и душа возлюбленного товарища смогла наконец отлететь на поля Элизия.
Состоялись погребальные игры, тем самым дав разгоряченным ахейцам возможность стравить напряжение, помянуть героические поступки Патрокла и отпраздновать нежданный и благословенный поворот, какой, похоже, случился в этой войне. Всего день назад казалось, будто суда их спалят и война окажется проиграна. Теперь же величайший боец их врага погиб, а ахейский герой торжествует победу, неуязвим. Им не проиграть.
Но Ахилл свел еще не все счеты с Гектором. Каждый день, стоя в колеснице подобно демону мщения, вскинув руку с кнутом, он объезжал стены Трои, волоча за собою мертвое тело. Столь неукротимая ярость, столь безумная жестокость, столь открытое презрение вынуждали даже богов отводить взоры. После двенадцати дней такого ужаса Зевс наконец постановил, что это кощунство пора прекратить.
В ту ночь Приам покинул город в повозке, заполненной доверху сокровищем выкупа. Его старый слуга ИДЕЙ нахлестывал мулов к линии ахейских войск. Дорогу им заступил какой-то юнец.
– Старичье, вы совсем спятили? Катиться в повозке, набитой золотом, прямиком во вражеский лагерь? Дайте-ка мне поводья. Эй ты, – обратился он к Идею, – подвинься.
Что-то понравилось Приаму в том юнце, сказавшемся мирмидонянином, что-то в нем располагало к доверию. Юноша был пригож, лишь с первой тенью щетины на лице, но чувствовались в нем сила и некое веселое самообладание, на какое желаешь положиться.
– Ты явился за сыном Гектором, видимо? – спросил юноша.
– Я приехал забрать то, что оставили псы, – проговорил Приам, – но откуда тебе это ведомо?
– Утешься, старик. Ты не поверишь, но псы не тронули тела. Ни птицы, ни черви, ни мухи, ни их личинки. Ты даже ран не увидишь. Плоть нетронута. Он свеж, как утренняя роса. Я б сказал, он краше, чем был в ту пору, когда ты смотрел на него с городских стен.
– Слава богам! – воскликнул Приам в изумлении.
– Если точнее – Аполлону, – заметил юноша, улыбаясь. И вдруг Приам осознал, что не смертный сидит с ним в повозке, несуетно прицокивая мулам посреди греческого лагеря, – то бог.
Добравшись к мирмидонянам, Гермес – кому же еще это быть, как не божественному вестнику, сыну Зевса? – натянул вожжи и, показав своим крылатым жезлом на средний шатер, молвил:
– Иди туда и растопи дикарское сердце.
Вожди мирмидонян Автомедон и Алким никак не сумели скрыть свою оторопь, когда в их шатер вошел Приам, царь Трои, пал на колени перед сидевшим Ахиллом и обнял его за колени, словно жалкий нищий. Целовал эти руки, что убили стольких его сыновей.
– Ахилл, о Ахилл, – молил он, не утирая струившихся слез. – Вообрази отца своего Пелея. Такой же старик, как и я, и одна лишь утеха осталась ему, лишь одна. Мысль о тебе, его славном сыне, и образ твой. Наши дети значат больше для нас, чем все престолы, и земли, и золото. Вообрази же Пелея в его фтийском дворце. Кто-то прибыл по морю сказать ему о твоей смерти. «Ахилл, славный плод твоих чресл, погиб, владыка, – восклицает гонец. – Его тело брошено псам на съедение. Он осквернен и обезображен, а те, кто убил его, не позволяют сжечь его и похоронить с почетом и уважением, какие отвага его и благородство заслуживают». Способен ли ты вообразить себе это, Ахилл? Что почувствует отец твой Пелей, как ты думаешь?
У Ахилла перехватило дух. В глазах у него Автомедон разглядел слезы.
– Понимаю, тебе казалось, что есть у тебя причины для мести, – продолжил Приам, не выпуская из объятий колени Ахилла. – Я привез тебе сокровища. Не возместить мне утрату человека, столь дорогого тебе, каким был Патрокл, но пусть будет почтительный выкуп. Предложенный из любви и надежды. Может, ты сжалишься над стариком. У меня было пятьдесят сыновей, известно ль тебе? От царицы Гекубы, конечно, а также от прочих жен. Пятьдесят. Осталось их самая малость. Цветок Трои и тот теперь срезан. Гектор, последний из всех, оборонявший любимые земли и народ. Победа была твоей, и…
Ахилл бережно разжал пальцы Приама.
– Сядь, – сказал он, показывая на стул. Голос его был хрипл, Ахиллу пришлось откашляться. – Твоя отвага, с какой ты явился сюда. Твоя прямота…
Алким и Автомедон благоговейно смотрели, как пали друг другу в объятия эти двое и заплакали, словно дети. Когда не осталось у них больше слез, поели и выпили вместе, немногословно заключили сделку о выкупе Гектора и расстались. Договорились о двенадцати днях перемирия, чтобы провести должное погребение Гектора.
Все оказалось по слову Гермеса. Пусть минуло время, пусть лежало тело Гектора под жарким солнцем, пусть таскали его по грязи и острым камням на равнине так долго, осталось оно нетронутым и прекрасным.
Троянские женщины с Еленой, Андромахой и Гекубой во главе оплакали Гектора, воспев его славу. Елена сокрушалась едва ли не так же, как Андромаха. Гектора она любила за смелость, за благородство, а превыше всего – за беспредельную учтивость и доброту, какие выказал он ей, гречанке средь них, принесшей лишь смерть и отчаяние. В Гекторе было все то, чего не водилось в тщеславной пустышке Парисе.
Тело сожгли, залили пламя вином и погребли прах под курганом с видом на город, за оборону которого Гектор отдал жизнь. Вот так распростились троянцы с Гектором, величайшим средь них
[155].
