Пока глядели вниз они с Приамом, вперед выступили Менелай и Парис. Тысячи тысяч взбудораженных воинов исторгли клич поддержки и загремели мечами по щитам. Ничего громче Елена не слышала ни разу в жизни. Ощутила, будто сами стены города содрогнулись.
Одиночный поединок
Менелай и Парис вооружились хорошенько. Шлемы с гребнями из конского волоса прижаты локтями к торсам, оба воина потряхивали здоровенными бронзовыми щитами, отделанными крепкими шкурами. На солнце сверкали наконечники ясеневых копий, наточенные заново.
Царевич Гектор выступил вперед, держа свой шлем в вытянутой руке. В него он опустил два камня – белый и черный. Высоко подняв шлем, он провозгласил:
– Белый – царевич Парис, черный – царь Менелай!
Толпа притихла, Гектор сильно встряхнул шлемом. Выпал белый камень.
– Царевичу Парису предстоит метать первым!
Не дикой и безобразной дракой предстояло быть тому бою, а ритуальной дуэлью. Агамемнон, со своей стороны, и Приам – со своей принесли богам в жертву быков и козлов. И сами они, и жрецы их не сомневались, что происходящее – то самое, что приведет войну к завершению, так или иначе, и должно складываться со всеми возможными честью и достоинством.
Громады войск с обеих сторон сдерживать свое воодушевление умели хуже. Дух карнавала уже витал. Скоро они вернутся домой. Что б ни случилось, все вернутся домой. Двое мужчин, расходившихся друг от друга, стали абсолютной сердцевиной событий – Менелай, муж Елены, и Парис, ее любовник. Обычному вояке до того, кто выйдет победителем, дела не было почти никакого, однако стоял немаловажный вопрос добычи: Парис обещал, что, если проиграет, вернет не только Елену, но и великие сокровища. В основном, само собой, они достанутся царям и царевичам, но достаточно поживы дотечет и до рядовых.
Когда Парис и Менелай разошлись друг от друга ровно на столько шагов, сколько Гектор счел правильным, тот крикнул им, чтоб остановились. Царевичи повернулись лицом друг к другу. Сгустилось безмолвие. Парис взялся за копье, отвел руку, метнул…
Толпа громогласно охнула – долгая тень копья устремилась к своей цели. С могучим стуком наконечник его воткнулся в самую середку Менелаева щита, но толстая шкура согнула металл. Прекрасный бросок, но удар не ранящий. Греческий контингент облегченно вздохнул, а троянцы разочарованно застонали.
Теперь пришел черед Менелая. Он взвесил копье на руке, прочувствовал точку равновесия.
Надо отдать Парису должное: он не съежился и не струсил. Стоял крепко и прямо. Менелай прицелился и выпустил копье. Оно тоже ударило строго в середину щита, но тут пробило его насквозь. Парис увернулся с атлетической ловкостью – в последний миг. Наконечник копья не пронзил его, однако задел ему бок. Услышав резкий невольный крик Париса и увидев кровь, Менелай учуял победу. С диким воплем он помчался на Париса и обрушил меч на Парисов шлем. Раздался грохот, но сокрушен оказался меч, а не шлем. Оглушенный Парис попятился, Менелай схватил его за гребень на шлеме и резко дернул. Парис пал на колени в пыль, и Менелай поволок его по земле за ремень на горле. Так бы и удавил Париса – как когда-то Ахилл прикончил Кикна, когда ахейские корабли едва прибыли к этим землям, – если б не вмешалась и не вступилась за своего любимца Афродита. Она оборвала ремни, и в руках у чуть не потерявшего равновесие Менелая остался лишь пустой шлем.
Тут Афродита и сокрыла Париса в вихре пыли и суматохи. Менелай выкликал его имя, но видеть его не мог. Никто не мог его видеть. Парис перенесся в свои покои во дворце.
Толпа взревела от досады и разочарования.
Во дворце Афродита возникла перед Еленой и велела ей идти к Парису – ухаживать за ним и одарять его любовью.
– Победил мой настоящий муж Менелай, – отозвалась Елена. – С чего мне идти к трусу Парису? Если ты его так крепко любишь, иди к нему сама. Сама утирай ему лоб, сама с ним любись. А меня от одного его вида воротит.
Лицо Афродиты преобразилось в перекошенную маску ярости.
– Только попробуй меня ослушаться! Наживи во мне врага себе – на своей шкуре почуешь, до чего возненавидят тебя и троянцы, и греки. Никакой женщине за всю историю не видать такого поношенья, хулы и кары на свою голову, какие я нашлю на твою, будь уверена. Ступай!
От зверской ярости Афродиты Елена содрогнулась. Божественно лучезарная красота стремительно превратилась в горгонью гримасу визжащего уродства – подобное зрелище напугало б и могучего Аякса. Обернув плечи потуже в сияющую белую шаль, Елена отправилась в покои к Парису.
Тот сидел на кровати, осторожно ощупывая ссадину на боку и морщась.
– Так, значит, могучий воин возвратился с великим и достославным триумфом, его ужасные раны брызжут кровью, – брезгливо проговорила Елена. – Все эти годы ты рассказывал мне, как прошьешь Менелая копьем, будто жареную утку вертелом. До чего сильнее, быстрее, хитрее и храбрее ты… и вот посмотри на себя… убожество.
– Менелаю Афина помогала! – заныл Парис. – Но завтра я до него доберусь. А пока давай-ка с тобой любиться… Иди, ложись-ка в постель.
Менелай меж тем орал, обращаясь к троянским бастионам:
– Что, получил, Парис? Получил? Тогда победа за нами! Сегодня же мы заберем Елену и отплывем от этого тлетворного града навеки. Навеки!
Елена не сомневалась: ликование с обеих сторон – самый громоподобный шум, сотворенный толпой смертных, какой белый свет слышал от своего сотворения.
Внизу на равнине воины обеих армий торжествующе бесновались.
«Домой! – считали греки. – Домой!»
«Покой! – считали троянцы. – Покой!»
Но ненависть Геры к Трое требовала большего, гораздо большего – она требовала полного разрушения города, чтоб стерт он был с лица земли.
И на Олимпе Гера с Афиной не давали Зевсу покоя.
– Дело не решенное, ты сам это понимаешь, – говорила Гера.
– Разве можно так оставлять все это, отец?
– Нелепица.
– Ничего не улажено, обе стороны лишь обесчещены.
– Обесчещены и боги. Все мы – но особенно ты, Зевс.
Объединенной настойчивой силе супруги и дочери Зевс противостоять не мог и склонил голову.
– Вперед, коли так, – произнес он. – Если вам невтерпеж.
Афина перенеслась на стены Трои, где, приняв облик Лаодока, сына-воителя Антенора, отыскала троянского лучника Пандара и нашептала ему, что ждет его вечная слава, если вскинет он лук и подстрелит Менелая, – тот еще расхаживал туда и сюда и призывал Париса быть мужчиной и выйти на бой.
Пандар тщательно прицелился и выстрелил. Стрела пронзила бы доспех Менелая и добралась до какого-нибудь жизненно важного органа, однако Афина отвела ее
[143], и наконечник вошел царю в ногу – рана не смертельная, но достаточно серьезная, чтобы брызнула кровь и Менелай рухнул наземь.
