– Надо, во всяком случае, принять их, – сказал Приам, – и послушать, что скажут.
Когда корабль переговорщиков бросил якорь у Троадского берега, Гелиос уже скользнул за горизонт на западе. Одиссей, Менелай и Паламед в сопровождении оруженосцев приплыли к берегу в небольшой лодке, и там их ждал Антенор – он поприветствовал посольство с большим почтением и непритворной учтивостью. В сопровождении стражи все проследовали по равнине Илиона через реку Скамандр и в высокие Скейские ворота в город, где их препроводили во дворец к Приаму. Толпы троянцев выстроились вдоль улиц и безмолвно наблюдали за процессией.
Красота Менелая не осталась незамеченной.
– Но и близко не так пригож, как Парис, – пробормотала одна женщина.
– А кто же тот человек, что улыбается так, будто известна ему великая тайна? – гадали другие. Пролетел шепоток, что это Одиссей Итакийский, и кто-то негодующе зашипел. Слухи о его двуличности и коварстве долетели и до Трои.
Приам и Гекуба приветствовали делегацию с торжественным достоинством. Троянские царевичи были учтивы, но холодны. Парис с Еленой держались поодаль. После пира, музыки и протокольных хвалебных стихов, спетых в их честь, греков отвели в дом к Антенору, где им предстояло провести ночь, а затем вернуться поутру во дворец для официальных переговоров.
– Добро пожаловать под крону моего дома, – сказал Антенор. – Спите сладко, помолимся богам, чтобы наша завтрашняя беседа сложилась благополучно.
Во дворце же Приам отыскал Елену в ее покоях.
– Париса нет?
– Строит планы, – ответила Елена. – Тревожится, что Менелаю с Одиссеем удастся уговорить тебя от меня отказаться.
– Как раз об этом я хотел тебя спросить. Действительно ли таково твое желание – остаться?
– Парис – мой муж, здесь мой дом.
– Ничто в тебе не хотело б вернуться в Спарту с Менелаем?
– Ничегошеньки.
– Больше ничего мне знать и не было нужно.
На самом же деле Парис выскользнул из дворца и пробрался к дому АНТИМАХА, высокородного, но отнюдь не богатого придворного, задолжавшего Парису больше денег, чем мог даже надеяться вернуть. Ему Приам доверил вести переговоры с греками.
Парис сунул ему в руку золото.
– Не только прощаю я тебе твой долг, – сказал он, – но и добавлю еще золота.
– Если?.. – уточнил Антимах.
– Если, – ответил Парис, – убедишь переговорщиков замкнуть уши от ахейской лжи и завиральных посулов. И получишь золота больше, чем видел в жизни – или даже грезил о стольком, если ахейские псы, что спят сейчас у Антенора в доме, не доберутся к себе на корабль живыми.
Менелаю оказалось чистой мукой находиться в городе: так близка была от него Елена, однако законы дипломатии требовали, чтоб придержал он и язык, и норов. Лежа в постели и пытаясь уснуть, он раздумывал, не выбраться ли ему из дома Антенора и не отправиться ли во дворец. Если обнаружит он подлого Париса рядом со своей обожаемой женой, перережет этому трусу глотку. Нет, забьет его до смерти кулаками. Будет колотить его, колотить, колотить…
С этим упоительным сценарием на уме – кулаки крушат и месят смазливое наглое лицо Париса в кашу – резко пробудился он от настойчивого стука в дверь.
Антенор был придворным искушенным. Придворные не доживают до искушенности, если не держат при себе развитую сеть лазутчиков и осведомителей. Антеноровы лазутчики проследовали за Парисом до самого дома Антимаха и подслушали каждое слово в его замысле против греческого посольства.
– Стыжусь земляков своих, – проговорил он, торопя Менелая и остальных собраться в передней. – Не все мы столь коварны. Но вам небезопасно оставаться в городе. Прошу вас, идемте со мной.
Под покровом ночи он отвел греков обратно к их лодке.
Когда добрались они к флагманскому судну и доложили новости о кровожадном намерении Париса, Агамемнон взревел от ярости, но в глубине души недоволен не был. Полномасштабный поход на Трою принесет ему славу, какой не довелось стяжать ни одному человеку на свете – ни Ясону, ни Персею, ни Тесею, ни даже великому Гераклу. Золото, сокровища, рабы – и вечная слава. Боги, возможно, даже вознесут его на Олимп. И себе самому не мог он в этом признаться, но окажись миротворческая миссия успешной, он бы ужасно расстроился.
Имелось у провала посольской миссии и еще одно преимущество. Слух о тайном заговоре Париса разлетелся по всей флотилии, как лесной пожар, и каждое ахейское сердце преисполнилось ярости. Если энергия и боевой дух поникли от словно бы нескончаемых приготовлений и череды темных предзнаменований, обременявших все это предприятие, подтверждение троянского вероломства оказалось как раз тем, что требовалось, чтобы разжечь страсть и укрепить приверженность во всех до единого воинах в армии вторжения.
Высадка
Назавтра с рассветом Агамемнон скомандовал отправить по флотилии сигнал. Гребцы напружили спины, и флот двинулся вперед.
У каждого корабля в шеренге имелся нос, выкрашенный в яркие цвета и обычно оснащенный резной фигурой. С носа флагманского судна Агамемнона с имперским презрением взирала голова Геры, Царицы небес. На других судах виднелись лица богов и божеств, опекавших их царство или провинцию.
Вообразите картину: сотни корабельных носов втыкаются в песок, ухмыляются, щерятся, скалятся носовые фигуры; слышите, как десятки тысяч воинов колотят мечами по щитам и выкрикивают боевые кличи? Кровь стынет.
Но Гектор в сияющих доспехах, великолепный в своей колеснице, повел троянцев из города по мостам через Скамандр на высадившихся греков, подбадривая свое воинство.
Судно Агамемнона замерло у берега и бросило якорь с кормы. Ахилл взобрался на корабельный нос.
– За мной! – заорал он, показывая мечом на дюны. – Нам по силам оказаться в городе еще до заката!
Агамемнон в тот миг еще облачался в доспехи. Его уело, что великий миг высадки на вражескую территорию возвестил кто-то другой. Он уже собрался рявкнуть и отменить приказ, но тут крикнул провидец Калхас – велел Ахиллу остановиться.
– Провижу я, что первый, ступивший на троянскую почву, будет убит, – произнес он. – Если человек этот – ты, Пелид
[120], наше дело пропащее еще до его начала.
– Да обо мне больше пророчеств, чем дней в году, – презрительно отозвался Ахилл. – Не страшусь. Да и не почва это, а песок.
Однако, привело б это к гибели Ахилла или нет, великий миг достался не ему. Не успел он спрыгнуть, как голос у него за спиной возопил:
